— Я нисколько не сомневаюсь, Кира Анатольевна, — заговорил Качарин тем самым каменным голосом, — что вы в курсе всего. Вы также в курсе, что на существующую зарплату вам трудно найти хорошего учителя труда, который, ко всему прочему, будет поддерживать на высоком уровне имеющееся в мастерской оборудование, а сегодня это очень ценится у руководства системы образования. Кроме того, на существующую зарплату вам трудно найти человека, который на высоком уровне будет поддерживать все прочее школьное оборудование, мебель и так далее. Вы в курсе, — заявил он с холодной наглостью, — что избавиться от меня, равно как и найти мне соответствующую замену, очень трудно, иначе вы бы это давно сделали. И потому вы терпите мое, как вы изволили выразиться, частное предпринимательство, которое еще ни разу и ничем не навредило школе.
— Да, я терплю! — налилась гневом Рогова. — Я понимаю, что вам нужен дополнительный заработок! Но я не намерена мириться с появлением в гимназии всяких непонятных личностей, обвешанных сломанными чайниками!
— Вы преувеличиваете, — позволил себе усмешку Качарин.
— В каком смысле?
— В смысле количества чайников.
— Демонстрируете чувство юмора? — тоже позволила себе усмешку, причем весьма ядовитую, Рогова, и Качарин вдруг почувствовал, что устал. От ее вида, от ее тона, от всего этого короткого противного разговора.
Он понимал, чего директриса боится, и не испытывал никакого сочувствия — ни к ней самой, ни к Галине Антоновне Пироговой, противной, в сущности, бабе, которую терпеть не могла подавляющая часть ее учеников.
— Меня не было вчера вечером в школе, и у меня не было никаких посторонних клиентов, — сказал Андрей Васильевич. — И никому из них Пирогова не нужна.
— Я очень надеюсь, — сдержанно произнесла Рогова, — что ваших клиентов в обозримом будущем и не будет. Пока идет следствие, никто из нас не вправе допустить ни одного сомнительного действия. В конце концов, вы работаете здесь пятнадцать лет, и вам не может быть безразлична репутация нашей гимназии.
«Ваша личная репутация! — брезгливо подумал Качарин. — Плевать я на нее хотел!»
Глава 5
Только в кабинете Кира Анатольевна позволила себе «расслабить лицо», выплеснув злость.
Уже много лет она знала за собой эту особенность: в печали и радости, разочаровании и воодушевлении, при самых разных наигранных и вполне естественных эмоциях ее округлое холеное лицо розовело, глаза блестели, а губы наливались соком. Но только искренняя злость портила лицо начисто. Оно покрывалось сизыми разводами, глаза западали и тускнели, вокруг рта образовывались кривые морщины.
В злости Кира Анатольевна мгновенно старела и дурнела, а потому позволяла себе подобные чувства обычно только наедине с самой собой.
Качарин ее обозлил. Вроде бы ничего сверхъестественного не было в их разговоре. По крайней мере, ничего такого, чтобы выходило за всякие рамки. Но ощущение у Роговой осталось, будто этот мужик оплевал ее со всех сторон, да еще платок предложил утереться.
Какая изощренная наглость!
Она еще тогда, девять лет назад, когда стала директором, поняла, что с этим человеком работать ей будет трудно. Хотя, казалось бы, кто он такой? Учитель труда! Самый ненужный из педагогов! В глубине души Кира Анатольевна никак не могла уразуметь, зачем мальчикам из Двадцатой гимназии строгать доски, сколачивать табуретки, точить какие-то детали и заниматься прочей ерундой, пригодной для профтехучилища, но никак не для «продвинутого» учебного заведения, где каждый год вызревали победители всевозможных олимпиад, научно-практических конференций, конкурсов и интеллектуальных игр. Понятно еще с «Домоводством» — почти любой девочке пригодится умение печь торты, вязать на спицах и хоть немного шить на машинке. Но кому нужны самодельные табуретки? Да никому! Однако школьная программа требовала «трудового обучения», и с этим приходилось мириться.
Мириться с Качариным было гораздо сложнее. Обычно сама Кира Анатольевна устанавливала с подчиненными нужную дистанцию, а тут эту самую дистанцию установил Качарин. С директором держался холодно, отстраненно, без малейших намеков на почтение и приличествующее внимание, при этом был всегда корректен, но как-то так, что Роговой всегда казалось, будто в душе он над ней насмехается.