Когда я рассказал знакомому об этой фразе, услышанной мной, когда я еще мальчиком побывал в Италии вместе с отцом, тот нисколько не удивился. Он сказал, что в одном итальянском городе в течение двух или трех лет его возил один и тот же молодой извозчик-сицилиец, обладатель приятной внешности и располагающих манер, но затем он потерял возницу из вида. На его расспросы о том, куда парень вдруг делся, ему пояснили, что он сидит в тюрьме, ибо стрелял в отца — к счастью, без серьезных последствий. Несколько лет спустя тот же обаятельный молодой возница вновь тепло поприветствовал моего собеседника, встретив того на улице. «Ah, caro signore, — воскликнул он, — sono cinque anni che non lo vedo — tre anni di militare, e due anni di disgrazia etc.» (Дорогой мой сэр, вот уж пять лет, как я вас не видал — три года отбывал воинскую повинность, а потом еще два — из-за того несчастья, что со мной приключилось). Эти последние два года бедняга провел в тюрьме. Угрызений совести в нем не было заметно и следа. Они с отцом были в превосходных отношениях и, судя по всему, должны были в таковых оставаться и впредь — если только один из них, по несчастью, вновь не нанесет другому смертельного оскорбления.
В следующей главе я на нескольких примерах покажу, как едгинцы обходятся с тем, что мы называем несчастьем, жизненными тяготами или болезнью, но сейчас вернусь к тому, как они ведут себя по отношению к случаям, которые у нас считаются уголовными преступлениями. Как я уже говорил, эти последние, хотя в судебном порядке не наказуемы, рассматриваются как требующие исправления. Существует класс людей, специально обученных искусству воздействия на души человеческие; люди эти называются распрямителями. Они практикуют в точности как доктора в Англии, и за визит получают гонорар, вручаемый как бы тайком, под сурдинку. Люди ведут себя с ними (как и у нас пациенты с врачами) с полной откровенностью и с готовностью им подчиняются — иными словами, безоговорочно на них полагаются, ибо знают, что в их собственных интересах измениться в лучшую сторону как можно быстрее и что им не грозит попасть в число отверженных обществом, как это случилось бы, если б их одолел телесный недуг, пусть даже им придется пройти весьма болезненный курс исправительной терапии.
Говоря, что они не станут отверженными, я не имею в виду, что едгинец не будет страдать от социального дискомфорта вследствие совершенного мошенничества. Друзья отступятся от него, его общество уже не будет для них столь же приятным, как мы не имеем охоты водить компанию с теми, кто беден или вечно болен, или кого преследуют неудачи. Никто, кому знакомо чувство самоуважения, не станет вести себя на дружеской ноге с теми, кому меньше, чем ему, повезло с происхождением, житейским благополучием, деньгами, внешностью, талантами — да с чем угодно. В самом деле, эта доходящая до отвращения неприязнь, какую испытывает счастливец по отношению к несчастливцу либо ко всякому, кто стал жертвой несчастья, выходящего за рамки бытовых неурядиц, — такая неприязнь не только вполне естественна, но и желательна для любого общества, будь то человеческое или звериное.
Факт, что едгинцы не относят такие провинности к уголовным преступлениям (в отличие от телесного нездоровья), не мешает наиболее самолюбивым из них выказывать пренебрежение к приятелю, который, к примеру, ограбил банк, до тех пор, пока тот не «восстановится». С другой стороны, им даже в голову не приходит держаться с грабителем высокомерно или надменно — хотя именно такой тон является у них вполне резонным в отношении страдающего физическим недугом. Если телесное нездоровье они всячески стараются скрыть, прибегая к притворству и пускаясь на любые хитрости и уловки, какие только могут изобрести, то совершенно откровенны, когда дело идет даже о самых ужасающих случаях умственного расстройства, какие бывают в природе, — впрочем, надо отдать им справедливость, последние встречаются здесь нечасто. Есть среди них, однако, некоторое число, так сказать, духовных ипохондриков, которые делают из себя посмешище, из-за повышенной нервозности вообразив, что они суть свирепые чудовища, в то время как в действительности все время ведут себя как приличные люди. Это, конечно, исключения; в целом же едгинцы руководствуются той же мерой скрытности и откровенности в отношении душевного благополучия, как мы в отношении телесного здоровья.