Очевидно, что результаты химических комбинаций повторяются несравненно чаще по сравнению с результатами комбинаций человеческих — это объясняется нашей неспособностью выявить тончайшие отличия в человеческих комбинациях, которые никогда не повторяются идентичным образом. Огонь есть огонь, и стружки есть стружки, но никакие два человека никогда не были и не будут совершенно одинаковыми; малейшее различие может полностью изменить условия задачи. Нужно накопить бесконечное количество зарегистрированных результатов, прежде чем мы сможем делать полноценные прогнозы по поводу будущих комбинаций; при этом достойно удивления, насколько уверенно мы уже сейчас можем судить о человеческом поведении — и несомненно, что чем старше мы становимся, тем уверенней судим, как персона будет себя вести в конкретных обстоятельствах; но ничего подобного не было бы, если б человеческое поведение не подчинялось определенным законам — а с тем, как они работают, мы всё лучше знакомимся на собственном опыте.
Если вышесказанное верно, методичность и повторяемость, которые присущи работе машин, не являются доказательством отсутствия в них жизненного начала или, по крайней мере, зачатков, из которых может развиться новая фаза жизни. На первый взгляд, паровой двигатель, даже будучи полностью исправен, поставлен на рельсы и запущен в работу, сам по себе не способен начать двигаться по железнодорожной колее; тогда как машинист, управляющий паровозом, может привести его в движение когда угодно; то есть у первого в действиях нет спонтанности и отсутствует свободная воля, у второго же то и другое в наличии.
До известной степени так и есть; машинист может заглушить двигатель, стоит ему захотеть, но в реальности ему этого хочется только в определенных пунктах, указанных ему другими, или в случае, если на пути обнаружится неожиданное препятствие и вынудит его. Хотение его не спонтанно; его со всех сторон обступает невидимый хор влияний, который оставляет ему только одну возможность — действовать так, а не иначе. Заранее известно, какой силой должны быть наделены эти влияния, как заранее известно, сколько угля и воды необходимо для двигателя; и любопытно отметить, что факторы, призванные оказать влияние на машиниста, имеют тот же характер, что и призванные повлиять на двигатель — это пища и тепло. Машинист подчиняется начальству, ибо получает от него пищу и тепло, и если его перестанут обеспечивать тем и другим или обеспечат в недостаточном количестве, он прекратит управлять паровозом; подобным же образом двигатель перестанет работать, если питание его будет недостаточным. Единственное отличие в том, что человек осознаёт свои нужды, а двигатель (если еще не отказался работать), судя по всему, нет; но это до поры до времени, о чем уже говорилось выше.
Соответственно, поскольку стимулы, побуждающие машиниста к работе, обладают необходимой мощью, не бывало случая (или случай этот маловероятен), чтобы работа вверенного человеку двигателя прекратилась из-за его, человека, разгильдяйства. Однако в принципе такое может случиться; может даже случиться, что двигатель выйдет из строя; но если поезд останавливается по тривиальной причине, за этим всегда стоит факт, что либо сила необходимых воздействий была неверно рассчитана, либо свойства человека были не до конца учтены — т. е. мы имеем дело со случаем, подобным поломке двигателя из-за скрытого технического дефекта. Но даже и тогда о спонтанности не может быть и речи; к такого рода происшествию приводят конкретные факторы; спонтанность же — всего лишь слово, означающее, что человеку неведома воля богов.
Не логично ли сделать вывод, что спонтанности нет и у тех, кто стимулирует работу машиниста?»
Здесь следует довольно мутное рассуждение; я счел за лучшее его опустить. Автор продолжает: