А какие усилия прилагают растения, чтобы защититься от врагов! Они режут, царапают, жалят, испускают мерзкую вонь, вырабатывают страшные яды (одним небесам ведомо, как у них это выходит), покрывают драгоценные семена ежовыми колючками, пугают насекомых с их нежной нервной системой, принимая странные угрожающие формы, прячутся, растут в недоступных местах и лгут столь мастерски, что обводят вокруг пальца даже самых хитроумных противников.
Они ловят насекомых, устраивая им западню, намазанную подобием птичьего клея; они заманивают насекомых в „ловчие кувшинчики“, которые сооружают из листьев и наполняют водой, где насекомые и тонут; другие являют собой живые мышеловки, которые захлопываются, стоит насекомому на них присесть; есть такие, у кого цветок имеет форму мухи, принадлежащей к виду, особенно охочему до меда, так что настоящая муха того же вида, прилетев, видит, что цветки уже все заняты ее товарками, и несолоно хлебавши летит в другое место. Иные же умны настолько, что сами себя перемудрят — как, к примеру, хрен, чьи корни люди выдергивают из земли и употребляют в пищу ради именно той едкости, которая защищает его от подземных врагов. Если же они сочтут, что некое насекомое может сослужить им службу, какими милыми и привлекательными они становятся!
Что значит „быть разумным“, ежели не знать, как сделать то, что хочешь сделать, и знать, как делать это постоянно? Некоторые говорят, что семя розы „не хочет“ прорастать и становиться розовым кустом. Почему же тогда, во имя всего, что разумно, семя прорастает и куст вырастает? Вполне вероятно, оно не осознает желания, какое побуждает его к действию. Точно так же у нас нет оснований полагать, что человеческий эмбрион сознает, что у него есть желание превратиться в младенца, а младенец — что у него есть желание стать взрослым человеком. Ничто не говорит о том, что он знает, что такое желание и что такое действие, ибо врожденные убеждения касательно того, чего он хочет и как этого добиться, сочетаются в нем с врожденной неспособностью подвергать их сомнению. Чем менее у живых существ заметны признаки понимания, что они делают — при условии, что они совершают-таки действие и успешно повторяют его раз за разом, — тем вернее доказывают они, что знают, как это действие выполняется, и что выполняли его в прошлом бесчисленное множество раз.
Кое кто может спросить: Что вы имеете в виду, говоря о „бесчисленном множестве предыдущих случаев“? Когда это из данного конкретного семени розы вырастал в прошлом розовый куст?
Я отвечу на это встречным вопросом: а разве семя розы не было некогда частью идентичности розового куста, на котором созрело? Разве куст не был связан всеми связями, которые, как все мы считаем, формируют личную идентичность, с семенем, из коего вырос?
Поскольку семя розы № 2 есть продолжение личности родительского розового куста, и поскольку сам этот куст есть продолжение личности семени, из которого возник, семя розы № 2 также должно быть сочтено продолжением личности предыдущего семени. А то семя должно быть продолжением личности еще более раннего — и так далее ad infinitum[40]. Следовательно, невозможно отрицать наличие непрерывной личностной связи между любым существующим семенем розы и самыми отдаленными во времени семенами, какие в принципе могут быть названы семенами розы.
Семя розы делает то же самое, что делало ранее в лице предков — с которыми связано, как если б способно было помнить, что эти предки делали, будучи посажены в землю, как посажено оно. Каждая стадия развития руководствуется памятью, как и что делалось на предшествующей, и стадии эти повторяются столь часто, что все сомнения по поводу образа действий — а вместе с сомнениями и сознательность действий — отпадают.