Нет, коньяк не поможет.
Но можно попробовать… другое.
Однажды это, другое, помогло. Тогда…
Умерла бабушка. Бабушка Фрида. Ее почему-то не увезли в морг, а оставили дома. Она лежала в большой комнате на столе, потом за этим столом отмечали поминки после кладбища. Два дня или даже три бабушка пролежала на столе: сначала на одеяле, а потом в красном длинном узком гробу (туда еще насыпали опилок, наверное, для того, чтобы бабушке было мягче лежать. Нет, чтобы она не стукалась своими костями о стенки гроба, когда ее понесли на кладбище). Ане тогда было восемь лет. Бабушка Фрида и живая ее пугала: страшно худая – желтая, сморщенная кожа, натянутая на скелет, – сгорбленная и слепая (она выставляла вперед руку, когда ходила, и все ощупывала, и ее, Аню, тоже ощупывала – быстро, быстро пробегала пальцами сухих своих рук по лицу, волосам, шее, а глаза при этом смотрели куда-то вверх, страшные, мутно-голубые, мертвые глаза слепой).
Бабушка поселилась у них, когда Ане было шесть, до этого жила у дяди Валентина, другого своего сына. А через два года умерла. Ночью. «Легкая смерть», – говорили старухи и завистливо заглядывали в гроб. Откуда на похоронах взялось столько старух, ведь бабушка Фрида была в городе чужой, из дому никогда не выходила, никаких знакомых не имела?
На кладбище было холодно, стоял конец ноября. Но она радовалась, что наконец-то страшную бабушку увезли из дома, закопали в глубокую яму, придавили тяжелым памятником, завалили венками, чтобы не выбралась. Да она бы и не нашла теперь дорогу домой – слишком далеко, до кладбища они долго ехали на автобусе, а бабушка и по квартире-то ходила с трудом, ощупывала стены, ощупывала каждый предмет, который вставал на ее пути. Здесь ей ощупывать нечего – голое поле, ориентиров нет. Теперь наконец-то можно было успокоиться, жить без страха.
Но страх не проходил. Бабушка Фрида вернулась в квартиру, все-таки вернулась. Целыми днями она лежала на столе в большой комнате, в красном, как флаги на митингах, гробу. А по ночам вставала, скрипела половицами и кашляла.
Вот оно что! Вот оно что! А ведь бабушка Фрида была удивительно похожа на эту старуху. И тоже всегда ходила в черной одежде, то ли траурной, то ли монашеской.
Вот откуда старуха.
Но тогда…
Родители ее совсем не боялись, почему-то не боялись и не слышали кашля и скрипа. Почему они не боялись? Ане казалось, что, если она поймет почему, тоже перестанет бояться.
А потом… Потом поняла.
Фотографии. Все дело в фотографиях. Они нафотографировали бабушку в гробу дома, на кладбище, по пути к кладбищу, нафотографировали, чтобы пресечь все попытки стать призраком, чтобы не бояться, чтобы забыть. Они превратили ее в простое изображение, положили в альбом и забыли.
И тогда, когда Аня это поняла, она нашла выход. И было странно, как же раньше ей это не пришло в голову. Надо бабушку просто нарисовать, превратить в натуру. Призрак превратится в позирующую натуру, и страх пройдет.
Родители, когда увидели Анины рисунки, испугались, думали показать ее какому-то специалисту, то ли психиатру, то ли художнику. Говорили и про того, и про другого. Но они опоздали со своим испугом, раньше надо было пугаться, а тогда страх наконец ее отпустил – призрак отправился на кладбище, лег в могилу и затих, оставил ее навсегда. Вот и сейчас все, что нужно, это нарисовать их портреты. Черной старухи и Наташечки. Сначала старухи, потом Наташечки.
Нет, сначала Наташечки, она еще опасней, чем старуха, потому что живет здесь, потому что…
Потому что в ней-то все дело, старуха просто приложение к Наташечке. Не было бы Наташечки, не возникла бы и старуха.
Написать портрет маслом. Маслом у нее всегда плохо получалось, но акварель для этой цели совершенно не подходит. Акварель не справится.
Работать долго и тщательно, выписывая каждую деталь, превратить страшный призрак в простую натурщицу. Жаль, что пропала фотография – было бы проще. Но можно и так, лицо девушки стоит перед глазами, а если начнет забываться, всегда есть возможность найти его в зеркале.