У Чимина распухшие обкусанные губы, испорченная причёска и рука Чонгука на его пахе. Чон дышит ему в ухо, кусает, оттягивает мочку, второй рукой держит за горло и фиксирует так, что Паку не шевельнуться, будто он вообще пытается. Он чувствует себя марионеткой в руках умелого кукловода, и, честное слово, уже похуй и на то, кто там остался в зале, и на то, что, кроме имени этого парня, он ничего не знает, но если у него плоть на костях обугливается от его прикосновений, то пусть будет так.
Может, это похоть. Наверное, именно она, потому что такое желание объяснить можно только так. Чимин шумно сглатывает, а Чонгук уже расстёгивает его брюки и разворачивает к себе, больно тянет голову назад за волосы, ведёт языком по молочной коже горла, опускаясь к ключицам. Чимина в узлы скручивает от нехитрых ласк, он сам хочет к нему прикоснуться, прочувствовать под подушечками пальцев эти перекатывающиеся мышцы, всю мощь и силу этого тела. Чонгуку крышу рвёт от парня в его руках: хочется вдавить его в стену, распластать по ней своим телом, максимально вжаться, кожа к коже, прочувствовать каждый миллиметр, потому что у мальчика кожа как бархат, а губы -
приглашают в рай. Для Чонгука этот Чимин - как спица раскалённая: он торчит уже поперёк горла, его бы забрать себе, запереть в спальне и всю одежду отобрать; не может человек быть таким красивым, не может он не принадлежать Чонгуку.
В системе произошёл сбой, всё полетело к чертям, потому что такие, как Чимин, по земле ходить не должны, а если и да, то только во владениях таких, как Чонгук. Чон прямо сейчас посылает эту систему нахуй, он просто забирает своё. Он обхватывает ладонью его член, размазывает выступившую смазку, слёзы сцеловывает на кончиках век, шепчет, что болен, наверное, и болезнь это такая - уже неизлечимая. Она воздушно-капельным путём передаётся: поражает сперва лёгкие, а потом двигается выше, к сердцу. Чимин только угукает, знает, что эти слова нужны только, чтобы трахнуть; Пак не дурак ведь, но всё равно цепляется за его плечи, стоять на своих двух не выходит вообще. Чонгук поворачивает его спиной к себе, заставляет прогнуться в пояснице, задирает рубашку - чуть ли не рвёт её в клочья - лишь бы дорваться до кожи, он целует позвонки, лопатки, параллельно надавливая на колечко мышц. Даёт Чимину пососать свои пальцы, на все его хрипы и стоны просит потерпеть и давит сильнее, в извинении покрывая спину поцелуями, и проталкивает первый палец. Чимин выгибается, ёрзает, хнычет от неприятных ощущений, а потом зажимает зубы и просит ещё один. Продлевать прелюдию нет ни времени, ни сил; Чимина пальцем не успокоить, не унять этот ад внутри. Чонгук проталкивает ещё один, методично трахает его пальцами, разводит их внутри, царапает нежные стенки и еле сдерживается, чтобы не укусить парня, не оставлять отметок прямо сейчас.
Всё равно он его. Чонгук уже решил.
Но всё должно быть по-цивильному. Чимин хнычет, вгрызается зубами в своё запястье, лишь бы не кричать: так хочется его уже в себе. Ощутить, прочувствовать. От этого парня с чёрными глазами Чимин будто наглотался горящих угольков, этот жар внутри только он сам унять и может.
— Ну же… — рвано просит.
— Что? — Чонгук вновь надрачивает парню, стоит полностью одетым, издевается.
— Выеби меня.
— Левый карман.
Чимин поворачивается к нему и достаёт из его кармана упаковку дюрекса, распаковывает в нетерпении зубами, садится на колени прямо на грязный пол - похуй, Чимину этот костюм никогда не нравился, он вообще по джинсам больше. Пак расстёгивает брюки и достаёт внушительного размера член, не удерживается, сам поддаётся вперёд и сразу берёт в рот.
— Блять, — шипит Чонгук, а Чимин расслабляет горло, пропуская глубже.
Причмокивает, водит языком по всей длине, отстраняется, рвёт языком тонкую нить слюны, тянущуюся между его губами и членом, облизывается и смотрит на Чонгука снизу-вверх. Чонгук с силой сжимает волосы на его затылке, рычит, и Пак больше не издевается над зверем. Раскатывает на члене презерватив, поднимается на ноги, сам поворачивается к нему спиной, выпячивает задницу и, обхватив руками края раковины, смотрит в зеркале, как Чонгук пристраивается, как делает пробный толчок, как в ответ считывает его эмоции и, стоит Чимину нахмуриться, как делает паузу. Чонгук толкается до конца и, придерживая парня за бёдра, начинает двигаться. Чимин тяжело дышит, подаётся назад, сам ведёт по своему члену, но Чонгук соединяет его руки за спиной, трахает и не позволяет себя трогать. Чимин захлёбывается своими же стонами, пытается сам себя заткнуть, но не выходит: от Чонгука внутри крышесносно. Чимин чуть ли не воет уже от таранящего его члена, сам не знает, что шепчет в бреду: то ли выеби до потери пульса, то ли прекрати.
Чонгук разворачивает его к себе, поднимает и заставляет обвить себя ногами, входит вновь, толкаясь до упора, и шепчет в губы, что сходит с ума, что никогда «до» такого не было, что, блять, Чимин его убивает. Он прихватывает зубами кожу на ключице, но не нажимает, хотя до одури хочет понаставить собственнических меток и попробовать его на вкус. Пак только всхлипывает и обвивает чужую шею; Чонгук трахает его чуть ли не на весу, а Чимин вообще думает, что он умер. Потому что в реале такой спектр чувств ощутить невозможно, так не бывает, как после такого выживают? Потому что прямо сейчас Чимина рвёт на атомы и раскидывает на куски по долбанной уборной. Как эта буря потом успокоится? Как потом нормальность изображают?