«Ничто не поколеблет меня в убеждении, что самые устрашающие опасности, которые грозят человечеству сейчас и будут грозить еще не одно столетие, — это великая самоубийственная война и абсолютная всемирная тирания… Может быть отстранена опасность данной тирании, данной войны, но некоторое время спустя возникнет угроза следующих. Оба эти бедствия были для нас своего рода апокалипсисами — откровениями о могуществе мирового Зла, о его вековечной борьбе с силами Света. Люди других эпох, вероятно, не поняли бы нас; наша тревога показалась бы им преувеличенной, наше мироощущение — болезненным».
Внешним проявлением надвигающейся катастрофы Андреев считает стремление к «всемирному» объединению и господству, внутреннюю пружину процесса он видит в действиях Сатаны, Антихриста, Великого Мучителя.
«Возникают такие государственные громады, на сооружение которых раньше потребовались бы века. Каждое хищно по своей природе, каждое стремится навязать человечеству именно свою власть. Их военная и техническая мощь становится головокружительной. Они уже столько раз ввергали мир в пучину войн и тираний, — где гарантии, что они не ввергнут его еще и еще? И наконец сильнейший победит во всемирном масштабе, хотя бы это стоило превращения трети планеты в лунный ландшафт. Тогда цикл закончится, чтобы уступить место наибольшему из зол: единой диктатуре над уцелевшими двумя третями мира — сперва, быть может, олигархической, а затем, как это обычно случается на втором этане диктатур, — единоличной…
… Если вглядеться глубже, если сказать во всеуслышание то, что говорят обычно лишь в узких кругах людей, живущих интенсивной религиозной жизнью, то обнаружится нечто, не всеми учитываемое. Это возникший еще во времена древнеримской империи мистический ужас перед грядущим объединением мира, это неутолимая тревога за человечество, ибо в едином общечеловеческом государстве предчувствуется западня, откуда единственный выход будет к абсолютному единовластию, к царству «князя мира сего», к последним катаклизмам истории и к ее катастрофическому перерыву»,
Учение «Розы Мира» продолжает Андреев, «видит своего врага в одном: в Противобоге, в тиранствующем духе, Великом Мучителе, многообразно проявляющем себя в жизни нашей планеты. Для движения, о котором я говорю, и сейчас, когда оно едва пытается возникнуть, и потом, когда оно станет решающим голосом истории, врагом будет одно: стремление к тирании и к жесткому насилию, где бы оно ни возникало, хотя бы в нем самом».
Этому крайнему пессимизму второе «Я» Даниила Андреева противопоставляет веру в скорую победу особого братства и всемирной этической организации «Роза Мира». Это одновременно и универсальное учение, и что-то вроде панрелигии.
«Произошла бы самая печальная ошибка, если бы кто-нибудь заподозрил автора этой книги в претензиях на роль одного из основоположников великого дела — исторического, культурного и общественного — созидания того, что обозначается здесь словами «Роза Мира». Все обстоит совсем иначе. Роза Мира может явиться, и появится только в результате совместного груда огромного числа людей. Я убежден, что не только в России, но и во многих других краях Земли — в первую очередь, кажется, в Индии и Америке, происходит тог же процесс: та же грандиозная потусторонняя реальность вторгается в человеческое сознание, сначала — сознание единиц, потом сотен, чтобы позднее стать достоянием миллионов. Да, теперь, сейчас, вот в эту самую минуту, люди, еще ничего не знающие друг о друге, иногда разделенные огромными пространствами и рубежами государств, иногда — лишь стенами нескольких домов, переживают потрясающие прорывы сознания, созерцают трансфизическую высь и трансфизическую гибель; и некоторые силятся — каждый сообразно личным способностям и складу души — выразить или хоть приближенно отобразить этот опыт в творениях слова, кисти и музыки. Не знаю, сколько, по, по-видимому, уже немало людей стоят в этом потоке откровения. И моя задача — выразить его так, как переживаю его именно я, — и только…
… Опыт истории подводит человечество к пониманию того очевидного факта, что опасности будут предотвращены и социальная гармония достигнута не развитием науки и техники самих по себе, не переразвитием государственного начала, не диктатурой «сильного человека», не приходом к власти пацифических организаций социал— демократического типа, качаемых историческими ветрами то вправо, то влево, от бессильного прекраснодушия до революционного максимализма, — но признанием насущной необходимости одного-единственного пути: установления над всемирной федерацией государств некоей незапятнанной, неподкупной, высокоавторитетной инстанции, инстанции этической, внегосударственной и надгосударственной, ибо природа государства внеэтична но своему существу…
Приближается век побед широкого духовного просвещения, решающих завоеваний повой, теперь еще едва намечаемой педагогики. Если бы хоть несколько десятков шкал были представлены в ее распоряжение, в них формировалось бы поколение, способное к выполнению долга не по принуждению, а по доброй воле, не из страха, а из творческого импульса и любви. В этом и заключен смысл воспитания человека облагороженного образа…
Никто, кроме Господа Бога, не знает, где и когда затеплится первый огонь Розы Мира. Страна — Россия — только предуказана; еще возможны трагические события, которые осложнят совершение этого мистического акта и принудят перенести его в другую страну.
Эпоха — шестидесятые годы нашего века — только намечена: возможны гибельные катаклизмы, которые отодвинут эту дату на длительный ряд лет. Возможно, что средой, где затеплится первый пламень, окажется не Лига преобразования сущности государства, а иной, сейчас еще не предугаданный круг людей. Но там ли, здесь ли, в этой стране или в другой, раньше на десятилетие или позже, интеррелигиозная, всечеловеческая церковь новых времен — Роза Мира явится как итог духовной деятельности множества, как соборное творчество люден, ставших под изливающийся ноток откровения, — явится, возникнет, вступит на исторический путь…
… Это не есть замкнутая религиозная конфессия, истинная или ложная. Это не есть и международное религиозное общество, вроде теософического, антропософского или масонского, составленного, наподобие букета, из отдельных цветов религиозных истин, эклектически сорванных на всевозможных религиозных лугах. Это и есть интеррелигия или панрелигия в том смысле, что ее следует понимать как универсальное учение, указывающее такой угол зрения на религии, возникшие ранее, при котором все они оказываются отражениями различных пластов духовной реальности, различных рядов иноматериальных факторов, различных сегментов планетарного космоса»,
Не правда ли, удивительное сочетание отчаяния и надежды, мрачных прогнозов и светлой веры в благополучный исход всемирной истории? Можно было бы эти метания отнести к неустойчивому характеру их автора, если бы за ним не стояла повседневная реальность. Увы, но мы действительно живем в эсхатологическую эпоху (живем, как на вулкане), и вера в лучшее будущее — одна из немногих ценностей, которые помогают человеку жить. Обычный человек в современном мире старается вообще не думать о том, что его ждет впереди, он надеется на лучшее. Эзотерик ждать не может, он охвачен «историческим нетерпением», он прозревает будущее. Однако это прозрение противоречиво: разум ввергает его в бездну отчаяния, вера возносит на гребень надежды.
Естественно, что Андреев не одинок в таких настроениях. Замечательный русский философ Н. Бердяев, который, вполне возможно, оказал влияние на Андреева, многие свои рассуждения замешивает на эсхатологическом мироощущении.
«Бог, — пишет оп, — не управляет этим миром, который есть отпадение во внешнюю тьму. Откровение Бога миру и человеку есть откровение эсхатологическое, откровение Царства Божьего, а не царства мира. Бог есть правда, мир же есть неправда. Но неправда, несправедливость мира не есть отрицание Бога, ибо к Богу неприменимы наши категории силы, власти и даже справедливости». Разъясняя свои взгляды, Бердяев далее поясняет: «Эсхатологизм связан был для меня с тем, что все мне казалось хрупким, люди — угрожаемыми смертью, все в истории преходящим и висящим над бездной. Я и в личной жизни склонен был ждать катастроф и еще более в исторической жизни народов… История есть и не прогресс по восходящей линии, и не регресс, а трагическая борьба, в ней вырастает и добро и зло, в ней обнажаются противоположности. И именно поэтому она идет к концу… История имеет смысл потому, что она кончится. История, не имеющая конца, была бы бессмысленна.