— Исполнилось четырнадцать уже, — отвечает Ратибор Свиньин.
— У… Четырнадцать. — возница снова поворачивается к своему нанимателю. Во взгляде его читается великое удивление. — А я думал, может, так молодо выглядите потому, что эликсир употребляете. А вы, значица, просто молоды так.
На эту похвалу в виде искреннего удивления молодой человек реагирует так, как и положено реагировать шиноби на всякую лесть или чрезмерные восхищения — то есть никак. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Четырнадцать годков, — продолжает удивляться возница. — И уже синоби, — а потом он сокрушается: — А мой шалопай, в свои четырнадцать только смог с дружками над козой за амбаром надругаться.
— Он рано повзрослел, — констатирует Ратибор Свиньин скорее из вежливости, чем из интереса.
— Ага, — вздыхает мужичок. — Пришлось его женить, дурака, так как очень он стал опасен в этом смысле.
Юный шиноби не стал уточнять, в каком таком смысле сын извозчика стал опасен, но мужичка отсутствие интереса у пассажира не остановило, и он продолжал:
— А невесту взяли дуру, других-то вот так вот скоро не найти. В общем, взяли такую, ему под стать, да ещё и с таким приданным, что тьфу… — возница плюётся и от расстройства начинает тыкать хореем в зад своего козлолося. — Ну давай уже, до вечера хочешь плестись, что ли? Нам ещё обратно скакать, — и тут же повторяет удивлённо: — Четырнадцать лет, а уже синоби. Это… А я ведь тоже в молодости хотел пойти в учение. Завести почтовую станцию. У меня даже была уже бричка почтовая, но потом чего-то закружился, всякие дела у меня завелись. Я-то тут на извозе. Оно всё больше для души, люблю, значица, прокатиться, — он театрально обводит рукой, как бы привлекая зрителей к унылому пейзажу вокруг, — природу поглядеть. Свежим воздухом болотным подышать. А так-то я развожу козлолосей, ферма у меня. И не одна. Ещё есть всякие там инвестиции. Ага… Акции, опять же… Да уж… А извоз… Это так… Я тут отдыхаю от дел, со всякими людьми интересными, вот вроде вас, общаюсь. Ага, беседую.
А пассажир слушает его вполуха, всё больше глядит по сторонам, хотя глядеть тут, в этих пустошах, особо и не на что. Обычный камыш по краям дороги, крепкий, густой для такой дикой местности. Редкие деревья: чёрные, усеянные грибом-трутовиком стволы ив, с ветвей которых свисает блёклая ветошь поеденной болезнями листвы. В общем, унылые сырые пустоши, предвестники опасных чёрных хлябей, что воняют тухлятиной.
Ратибор Свиньин медленно тянет носом воздух и улавливает первые нотки знакомого запаха. Нет-нет, это пахнет не возница, и не его вздорное животное, хотя приходящий из болот запах и схож с их ароматами. Это долетают до его обоняния болотные соединения серы. Резкие, неприятные, как и всё неприятное, рождающие в неподготовленном мозге тревогу. Да, кажется, он уже доехал. Скоро владелец ферм и прочих инвестиций, любитель болотных природ тоже это начнёт замечать.
— А иначе как? — продолжает бубнить обладатель всяких разных и доходных акций. — Вот где я на своих фермах могу повстречать настоящего синоби? Да нигде. Там у меня одна сволочь, сын со снохой, — он вздыхает. — Жена опять же ещё. Поэтому я иной раз плюну на всё, да и иду немного подкалымить. Покататься по дорогам по всяким.
И тут поток его мыслей прерывается, и возница замолкает. Козлолось в упряжке уже не швыряется грязью из-под подков, а начинает брыкаться, бить в повозку ногами и мотать рогатой головой, оборачиваться и смотреть на возницу злым лиловым глазом: мол, а ты вообще знаешь, куда ты меня гонишь, идиот? Ты, что, ничего не чувствуешь?
Мужичок начинает вертеть головой и нюхать воздух. Нюхает, нюхает, сопит. Кажется, унюхивает. Поворачивается к своему нанимателю и, пошмыгав носом, говорит:
— Кажись, доехали, барин. Болото завоняло уже.
Ратибор мог бы ему сказать, что ехать по их уговору можно ещё версты две, он мог бы настоять на том, но хочет уже пройтись, размяться, да и, признаться, возница ему своей болтовнёй поднадоел. И тогда шиноби говорит мужику, выбирая взглядом место посуше:
— Отлично. Давай-ка встанем мы на том пригорке.
— Как скажете, барин, — возница доволен тому, что скоро уже сможет повернуть и поехать из этих мест обратно к дому.
И через несколько минут подбадриваемый уколами в круп козлолось втаскивает тележку на холмик, что возвышается над окрестностями, и там, на сухом, она останавливается. И шиноби, потянувшись и потом напрягая члены для стимуляции кровообращения, начинает выбираться из повозки. Его удобные и примотанные к ногам гэта[1] очень высоки, бруски под подошвой достигают десяти сантиметров, эта обувь отлично подходит к мягким грунтам. Шиноби часто носят именно такие сандалии из-за их устойчивости в любой грязи или даже в воде по колено. Устойчивость многого стоит, при их-то неспокойном ремесле. Он ставит одну за другой сандалии на подножку повозки и затягивает покрепче ремни, что крепят обувь к ступням ног. Потом поправляет свои на удивление белые онучи, которые в окружающей грязи и сырости выглядят просто фантастически.