Картины, написанные мною в то время, не стоят серьезного упоминания, разве что кроме "Свадьбы в Кане Галилейской" или "Воза с сеном". Приблизительно в то же время появились и мои же "Корабль дураков", "Святой Христофор", "Святой Иоанн на Патмосе", "Святой Иероним, погруженный в молитве" или же "Блудный сын", представляющий нищету и ничтожность людской жизни.
На правой части триптиха "Воз с сеном" я даже отразил первую свою попытку представить преисподнюю так, как видел ее, читая книгу брата Марка. Только я не был удовлетворен этим. Мне хотелось заслужить прозвище Мастера Адских Мук, и уже казалось мне, что никогда этого не удастся. Только, как выяснилось впоследствии, все шло по моему замыслу.
В 1484 году от Рождества Христова папой сделался Иннокентий VIII, который чуть ли не сразу после вступления на престол издал буллу "Summis desiderantes affectibus", в которой объявил войну колдовству. Тут же умножились процессы и сжигание тех, кого подозревали в сношениях с Диаволом. Если подобное зрелище случалось где-нибудь поблизости, я всегда отправлялся туда, оставить в памяти муки, испытываемые дергающимся и сгорающим воистину в адских мучениях телом. Затем я быстренько отправлялся на постоялый двор или в корчму и рисовал на пергаменте или бумаге то, что успел запомнить. Мне не хотелось делать этого сразу же у места казни, причем по двум причинам - чтобы не возбуждать ненужного любопытства и не распыляться. В какой-то момент мне пришлось свои исследования прервать, ибо вместе с женой унаследовал от ее брата Гойярта чудесное имение, называемое "тен Роедекен" неподалеку от городка Оиршот.
В 1486 году от Рождества Христова вступил я в Братство Пресвятой Девы Марии, к которому жена моя, Алейт, принадлежала с шестнадцатилетнего возраста. Членами Братства были все самые уважаемые горожане, сам же я, что ни говори, платил, чуть ли не самые высокие в 'с-Хертогенбосхе налоги.
А в следующем году вышла следующая книга, утвердившая меня в желании стать Мастером Адских Мук - изданный в 1487 году в Страсбурге "Молот Ведьм", вышедший из под пера двух теологов: Генриха Крамера и Якоба Шпенглера, которым был поверен надзор над деятельностью Инквизиции в Германии. Следовательно, это были люди, наиболее знающие и опытные в обследовании подозреваемых и их казнях, а потому наиболее достойные доверия.
Продвижение в стремлениях моих произошло только лишь в следующем году. Совместно с шестью иными собратьями уплатил я надлежащую часть денег на пир в честь тех членов Братства, что захотели изменить свое положение. Среди них было несколько обрученных, желающих вступить в брак, а так же кое-кто, пожелавших сделаться священнослужителями. Девизом нашего Братства было: Sicut lilium inter spinas, что означает "как лилия среди терниев", а гербом нашим был белый лебедь. Пир сей стал переломным моментом в моей жизни, и гораздо сильнее - в моем творчестве, поскольку в ходе торжества подошел ко мне некий Ян ван Лийнен, лично мне известный плохо, хоть и был он, как и я сам, членом Братства, и спросил, не пожелаю ли я стать самым оригинальным художником во всей человеческой истории, таким, о котором будущие поколения всегда будут говорить и помнить. Я отнесся к нему вежливо, понимая, что тот хочет поболтать о моем мастерстве, и ответил, что конечно же, это мечта каждого художника. Тогда он припер меня к стене - мы и в самом деле стояли у стенки - и, дыша мне в лицо кислым от чрезмерно выпитого вина перегаром, продолжал настойчиво выпытывать, говорю ли я серьезно. Видя, что имею дело с пьяным, который не то что не желает искусства моего похвалить, но и, скорее всего, намеревается меня же оскорбить, я лишь подтвердил предыдущие свои слова и попытался уйти, но тот заграждал мне путь своим толстенным брюхом. Не желая начинать скандала, я остался на месте, хотя вскипал уже гневом, и сообщил - себе и ему - что еще пару слов, и он меня попомнит! После этого он сконфузился несколько, и извиняться начал, но и не отпускал. В конце концов, сообщил, что картины мои всегда его восхищали, а более всего нравятся ему мои сцены адских мучений, только видит он, что чего-то до истинного мастерства им не достает. Вот этим уже он довел меня до белого каления, ибо нет ничего хуже, как кому-либо правду-матку выложить - ведь и сам я понимал, что мне чего-то не достает! Увидав, как я бледнею от ярости, сей проклятый ван Лийнен сказал, что может мне в этом помочь, ибо ему известен способ, чтобы мои эскизы, написанные у костров, виселиц и эшафотов не пошли коту под хвост. И говорил он это с такой кривой усмешечкой, что подумалось мне - это либо шарлатан, либо Диавол во плоти, души моей возжелавший. Но, поскольку находились мы в Сваненброедерхусе ("Дом Братства Лебедя" - голл. - примеч. перев.), доме Братства нашего, что был построен на освященной земле в 1318 году от Рождества Христова, и надеясь затем, что сатанинские силы доступа сюда не имут, ответил я, что хотел бы сей способ испытать. Про себя же я рассчитывал, что пока что ничего святотатственного не сказал, тем более - не совершил, ибо говорим мы все время на темы общие, не уточняя, что же это за метод овладения совершенством ремесла художников. На это уже ван Лийнен отвечал мне, что сам все устроит, и договорился встретиться со мною в моей мастерской вечером следующего дня.
Мастерская моя помещалась за несколько домов от моего же собственного жилища, при том же треугольном рынке. Далеко идти не надо было, так что я пошел следующим вечером без особой надежды, что ван Лийнен помнит о нашем уговоре, ибо выпил много вина. Но он все-таки пришел - трезвый, убедительный в беседе и спокойный. Я предложил ему присесть и извинился за то, что нет у меня никакого угощения, ибо дом мой настолько близок, что в мастерской у себя не держу ничего съестного.
Ван Лийнен начал с того, что много бывало художников передо мною, причем здесь, в Нидерландах, и художники сии, по мнению его, вековечной славой покрыты будут, и это: Хуго ван дер Гоес, Ганс Мемлинг, Ян ван Эйк или же Роберт Кампин, называемый еще Мастером из Фламалле. Кроме того, ведомы мне наверняка Леонардо да Винчи или молодой пока еще Микеланджело Буонаротти, что достигли успеха в далекой Италии. Я согласился с ним, хоть и завистно мне было, что иных он так восхваляет и возвышает. По-видимому, он знал, что происходит у меня в душе, а может и специально так говорил, чтобы я слушал его более внимательно. В конце концов, когда достаточно уже наигрался со мною, он перешел к делу. Он может, заявил ван Лийнен, дать мне таковое средство, позволяющее духу моему видеть прошлое и будущее, от сотворения мира, до самого конца человечества, и таким образом, создать художественные видения, равным которым в искусстве еще не было и не будет. Я уж забоялся, что имею дело со Злым, и что уж слишком понадеялся вчера на собственные силы, забывая тем самым, что сатана атакует в различных местах и в различные тела воплощается, чтобы погубить доброго христианина. Стал я высматривать распятие, что висело на стене, высоко, так что без того, чтобы, не подставив стула, достать его не мог. Оставил тогда я крест святой, ибо не хотел выставляться дураком на тот случай, если бы вышеупомянутый Ван Лийнен дьяволом таки не был. И потому, хватая быка, а точнее, беса за рога, спросил я у него прямо, сатана он или же колдун? Собеседник мой на это спокойно отвечал, что он ни тот, ни другой, и что опасаться мне его не следует, ибо сам он от меня ничего не хочет. Не нужна ему ни душа моя, ни договора в рукаве он у себя не прячет. Понятно ему, что во времена мои и в ситуации моей сам он может казаться мне посланником темных сил, но будет лучше, если уж я посчитаю его ученым алхимиком. Следует мне знать, что сам он считает себя меценатом живописного искусства и высмотрел меня как того, которому вековечную славу обеспечит. Тут совершенно здраво сообщил я ему, что никогда не слыхал я, чтобы Ян ван Лийнен интересовался когда-либо живописью. Тут гость мой несколько сконфузился и отвечал, что сам он до конца ван Лийненом и не является, и что тот служит ему только лишь как медиум, ибо истинный мой собеседник в настоящее время пребывает в дальних краях. Тело же ван Лийнена - это всего лишь посредник, что получает от моего добродетеля мелкие посылки и приказания. Мне не следует его опасаться, ибо, встреченный мною завтра, он абсолютно ничего помнить не будет. Тогда я спросил, все более отрезвев, перепугавшись и утвердившись во мнении, что имею дело с наихитрейшим дьяволом, где же мой собеседник пребывает, в какой такой далекой стране? "Ван Лийнен" еще более сконфузился и ответил, что не был подготовлен к тому, что я буду настолько настойчивым и въедливым. Просто он не знает, сумею ли я его понять. Так вот, в данный момент он находится в этом же самом месте, но только в отдаленных от меня временах.