Когда же та взяла мочалку то мне показалось что та собралась с меня кожу сорвать когда та терла ей так что я едва ли сдерживал болезненные вскрики. Когда же все закончилась та мне мокрому просто бросила новую простую одежду, а прошлую выбросила, хорошо что пока эта пытка длилась мои насекомых не успели расползись в укромные места.
После та приказала мне просто лечь в кровать, и теперь из за того что дверь в ванную комнату была открыта я видел как та обнаженная моется, но полученного стресса мне хватило чтобы этот вид теперь у меня вызывал неприязнь, так практически и закончился первый день в качестве будущей жертвы.
Когда я засыпал меня лишь успокаивали мысли что рано или поздно я может и не сравняю это место с землей но жизнь местным обитателям точно испорчу, только нужно освоится, разведать территорию и начать творить справедливость.
Глава 14
Хищник и добыча
Разбуженный ещё ранним утром, меня повели в сторону столовой. Вскоре рядом шли безвольные дети, их походка походила на движения мертвецов, только с полностью целым телом. Хотя стоило кому-то приказать идти нормально, как движения становились естественнее.
Мне никогда раньше не приходилось имитировать чужую походку, особенно такую неестественную. Я решил не пытаться, чтобы не выглядеть ещё более странно. Поэтому я просто шёл, глядя прямо перед собой. Моя надзирательница почему-то высокомерно улыбалась, наблюдая за мной.
— Видишь, мой ягненок даже не полностью волю потерял, определённо он станет главным блюдом! — облизнув алые губы, та немного задрала нос, пока остальные и правда больше внимания уделяли мне.
— Действительно, но тебе тогда стоит больше следить за ним, а то такие с сильным сопротивлением обычно доставляют больше всего проблем! — сказал кто-то из рядом идущих с Гормеей жрецов, на что она только снисходительно улыбнулась.
Вскоре нас привели в столовую, где каждого усадили лично за стол. Разносчица, на вид толстенькая и совсем не с добродушным лицом, начала вместе с помощницей выставлять перед нами тарелки с серо-зелёной массой, крайне похожей на то, что я ел у травницы.
Раздался звучный приказ есть, и все без задержки тут же начали уплетать эту кашицу. Естественно, и мне пришлось, когда с отключённым сознанием определённо было бы проще проталкивать абсолютно безвкусную массу себе в нутро.
Пока мы ели, пара надзирателей остались за нами присматривать, пока остальные принялись и сами завтракать чем-то вкусно пахнущим. Чтобы легче всё это уплетать, я принялся фантазировать, что именно эта еда пахнет столь аппетитно, что хоть на пару процентов улучшало вкус.
После того как перед нами убрали опустевшие тарелки, нам разлили бурого цвета отвар, по густоте напоминающий кисель. Мы услышали приказ и должны были выпить всё до дна. Однако вкус у напитка оказался неприятным: он горчил, а жидкость была настолько вязкой, что не хотела выливаться из стакана в рот.
Наконец, кажется, завтрак закончился, и теперь всех повели в подобие класса, где, рассадив нас, какой-то скоро полностью повторяющий свою шевелюру мужик принялся монотонно повторять молитву о том, что мы с большей радостью станем жертвами, прольём свою кровь во имя богини крови и жестокости.
Приходилось всё это так же монотонно повторять, что было ещё большей пыткой, чем завтрак. Хорошо, что некоторые дети так же лажали с произношением, а то этот мужик слишком часто на меня поглядывал.
Стоило уроку закончиться, всех повели в туалет и снова в столовую, где подали то же самое. Глотком свежего воздуха в прямом и переносном смысле стало то, что нас вывели на улицу, где нас, словно в тюрьме, заставили ходить по кругу, явно чтобы кровь в теле не застаивалась и конечности размять.
Где-то полтора часа ходьбы, и снова на занятия, где жрец требовал идеального произношения жертвенной молитвы. В очередной раз нас сводили в столовую и вывели на прогулку, когда уже темнело и, словно родители школы, нас всех разобрали наши надзиратели, отводя обратно по комнатам.
— Какой ты хороший мальчик, богиня точно будет гордиться тобой, когда ты вскроешь себе глотку! — Та после очередной мучительной помывки посадила меня перед мутным зеркалом, начиная расчёсывать мне волосы, когда я чувствовал себя морально и эмоционально выжитым.
Одно дело делать всю эту муть с искажённым и порабощённым сознанием, и совсем другое — изображать это, что до зубовного скрежета утомляет, а ведь ещё нужно следить, чтобы я ничего лишнего не сделал без приказа надзирателя.