Делибаш брел через перевалы, презирая снег, на котором ему суждено было умереть. Потом горы стали мельчать, а женщины оставались прежними. Потом была степь, где женщины скакали вокруг Делибаша на конях, чем неприятно шокировали его.
Так и шел он по земле, пока не уперся в бревенчатую стену одной из четырех назарьинских изб. Далее предание гласит:
«Уперся Делибаш взглядом в стену назарьевской избы, да и схоронился за стогом. А Дарье Назаровой приспичило тут за водой идти. И как она только мужика за версту учуяла? Ступила она на крылечко, зевнула, потянулась сладехонько, косу на грудь перекинула, а та с груди, как вода с водопада... Тут-то у Делибаша сердце-то по первому разу и захолонулось. А Дарья с коромыслом все ближе. Стог-то неподалеку от колодца стоял.
А у Дарьи! Серьги блещут! Бусы пляшут! Зубки сахар, губки малина! Румянец - у иной на всей щеке не уместится! А глаза такие уж синие, что такого цвета и в природе-то нет. Такого цвета только мозаика в султанском дворце быть могла! Тут сердце Делибашево во второй раз захолонулось. Понятно, истосковался мужик по такому раздолью бабьему!
Ну, а как Дарья две пудовых бадьи доверху наполнила, да назад с коромыслом поплыла, да так, что вода и не дрогнет, а бедра так и колышутся, в третий раз уж так всего Делибаша захолонуло! Завизжал он по-басурмански, да за Дарьей!
Только назарьинских девок разве наскоком возьмешь? Осерчала Дарья, развернулась, что карусель, да как раз бадьей нечестивца и огрела. А тут братья на крик подоспели. Кирилл с колом, Мефодий с вилами, а Глагол с сетью. Вмиг Делибаша полонили. Только мокрое место на тропинке и осталось. Привели, пред Назарием поставили. Тот, понятно, строгость проявляет:
- Какого такого роду племени? Какого корня и сословия? Откуда взялся? Куда и зачем шел? Что замышлял?
Молчит басурманин, только глазами сверкает. Нахмурился Назарий, напрягся, словно вспоминал что. А потом по-тарабарски так залопочет! Полопотали они немного. Потом Назарий и объявил:
- Разрешаю басурманину Делибашу остаться на особых условиях...
Так и возникла в Назарьино фамилия Дерибасов.
- Между прочим, я отпрыск знатного рода! - журчал Мишель. - Благородное обедневшее дворянство. Отплыли из Марселя в Одессу. А уж из Одессы - кто куда...
Сосед справа, лет сорока, был худ, желт и флегматичен.
- Ну, - сказал он, сморщившись, - так что?
За ним стояла бесцветная пухлая женщина с прозрачными глазами.
- А вот сви-ининка, - жалобно тянула она, - а вот...
- А вот спеку-улянтка, - передразнил проходивший подросток.
Флегматик поджимал губы, отчего вместо рта образовывалась изогнутая кверху линия, в конце которой торчала изжеванная беломорина. Фартук у флегматика был грязный и рваный, однако от всей тощей его фигуры веяло таким осознанным достоинством, что торговал он очень бойко, но все с той же гримасой отвращения.
Прозрачноглазая покашливала, шуршала открахмаленным халатом и бестолково перекладывала куски мяса.
- Женщина, свининки, - предлагала она, - женщина! - Прозрачноглазая откровенно клянчила. - Свежая, вкусная!
- Тетя! - жестко сказал Мишель. - Не суетись.
- А я это, - сказала Прозрачноглазая, - купила бы у тебя машину, правда.
- Дуню? - оскорбился Дерибасов.
- Мотоциклу твою. Он, черную, да-а, купила бы, мне мужу как раз.
- Как, но вовсе не раз! - ответил Мишель. - Я его за две тысячи брал.
- Не бреши! - грубо сказала тетя.
- Заткнись! - сказал Дерибасов не менее грубо.
Помолчали.
- А вот сви-ининка, - заныла тетя, - а вот... Мишка, - грустно сказала она, - я даю пятьсот.
Мишель дернул плечом и усами.
- Ну... 600! - сурово бросила соседка. - Ну!
Мишель насторожился.
- 650, Миша, - сказала тетя. - Миша, это все.
- Ах вы искусительница! - хихикнул Мишель и выпятил губы.
- 700! - тяжело дыша сказала Прозрачноглазая.
- Хорошо, - спокойно кивнул Михаил Дерибасов.
И это было действительно хорошо - мотоцикл Дерибасов приобрел в городе пять лет назад именно за семьсот рублей. Въехал он в Назарьино на черном мотоцикле, в кожаных перчатках. Назарьино скривило губы и хихикнуло - в селе не любили мотоциклы. Там любили велосипеды - чтобы солнце на спицах, да крепкие ноги, и новые машины «Жигули» всех цветов, но лучше вишневого.
- Хорошо! - сказал Мишель и глубоко вздохнул.
Поток покупателей поубавился, дело шло к двум часам.
- ...она бросается мне на шею и ревет: «Как мне теперь жить?» - бойко рассказывала одна - другой. Обе проходили мимо Мишеля, обе отвечали его требованиям: тонкие щиколотки и запястья, от узкой талии - форма луковицы, глаза шальные от смеха, обе просто заходились в хохоте, особенно одна:
- «Я не хочу жить!» - кричит и головой о стенку, представляешь?
- Ах, какие девушки! - спокойно уронил Мишель в пространство. - Я говорю себе, - продолжал Дерибасов с очаровательной наглостью, - Мишель, если на свете есть такие девушки, то что же ты стоишь здесь, как последний пень и торгуешь свининой?
- Ну? - сказала одна.
- Сколько стоит это мя-а-со? - спросила другая. - Ляля, нам нужно мя-а-со, так?
- Так! - сказал Мишель. - Так, так... А что вы обычно делаете по жарким летним вечерам?
- Жарим мясо, - сказала одна, - вот как раз именно такое, как, например, во-он тот кусочек.
- А кто же его кушает?
- Гости! - расхохоталась другая.
- Это мое любимое амплуа! - подмигнул Мишель. - Вы меня понимаете?..
- Короче, - сказала одна, - давай мясо, и мы тебя ждем.
- Где?! - уточнил Мишель, не выпуская мяса.
- Фестивальный, десять, квартира семьдесят, - сказала одна.
- В шесть часов, - подхватила другая, снова расхохотавшись.
Мишель отдал мясо, некоторое время они со вкусом посмеялись, потом разошлись.
- Пока, Лялек! Целую, Светик, ку-ку! - орал Мишель вслед, запрыгнув на скользкий прилавок и блестя глазами.
- Пойдешь? - спросил Флегматик, флегматично продав последний кусок.
- Ну! - подтвердил довольный Мишель и спрыгнул с прилавка.
- Не ходи, - уверенно сказал Флегматик, - адрес не тот.
- Дядя, - окрысился Мишель, - не хами.
- Пацан, - сказал Флегматик.
- Я людям верю, дядя! - хохотнул Мишель. - Я люблю людей!
- Кобель, - сказал Флегматик, - пацан.
- Не повторяйся! - отрезал Мишель и улыбнулся проходившей девушке.
- Одессит! - презрительно бросил Флегматик. - Гастролер-лапотник. Из-за таких все и бывает! Бесцветная тетя втянула голову.
- Нет! - сказал Мишель, - все бывает не из-за нас, а из-за вас! Ходят - угрюм, угрюм, хрю, хрю...
Глаза Флегматика стали такими, что Дерибасов отвернулся и облизнул сразу пересохшие губы.
Флегматик закинул за спину оранжевую сумку, из которой легкомысленно свисали тесемки фартука.
- Не смотрите вы так, сквозь прищуренный глаз... - спел осмелевший Дерибасов и тихо ругнулся вслед Флегматику. Потом громче. Потом, снова войдя в ритм, то есть почувствовав себя Мишелем, истошно заорал:
- Мада-а-а-а-ам!..
...Пахло кошками, сыростью, гнилой капустой, еще чем-то аналогичным, но не мясом. Дерибасов нажал кнопку звонка и прилизал усики. За дверью тоненько затявкало. В образовавшуюся щель вырвался собачий выродок - мелкий, патлатый, перевозбужденный, и заполнил подъезд визгливым эхом. Появилась Светик.
- Светик! Ку-ку! - искренне обрадовался Мишель - мясом не пахло, но адрес был тот, и это что-нибудь да сулило.
За спиной Светика тут же возникла Ляля, и все трое минут пять похихикали - не так свободно и громко как на рынке, но тоже вполне непринужденно.
- Это скотчтерьер? - завел Мишель светский разговор, вспомнив, как обозвала его Дуня, посмотрев по телевизору собачью выставку.
- Ну, - кивнула Ляля.
Снова посмеялись. Мясом категорически не пахло.
- А ты откуда породы знаешь?
Все извилины дерибасовского мозга распрямились в едином порыве не выглядеть деревней.