Я у милки две груди
Накручу на бигуди!
Если будет пышной грудь,
Замуж выйдет как-нибудь!!!
«Москвич» резко затормозил, и, довольный собой, Дерибасов умчался.
Как же давно ему не было так хорошо! Душа плясала в частушечном ритме. Откуда-то выскакивали веселые словечки, цеплялись друг за друга, пока не выстроились в четыре шеренги. И Дерибасов удовлетворенно осознал, что он автор уже второй частушки:
Я, ребята, не тужил,
Хоть пять лет с бездетной жил.
А уехал - во, дела! -
Целый дом мне родила!
Частушка так понравилась Дерибасову, что он дождался «Москвича» и исполнил ее в закрывающееся перед ним окно, после чего крикнул: «Будешь в Париже - заходи!» и уехал навсегда...
...Постучав три раза, Дерибасов принял подобающий для встречи с Первой паломницей торжественно-одухотворенный вид.
- Приветствую вас! - восторженно прошептала сестра Лидия.
- Здравствуй, сестра! Вернее, старшая сестра, ибо ты доказала своей прозорливостью, что достойна так называться!
- Как Чхумлиан перенес дорогу? - спросила сестра Лидия.
- Спасибо, хорошо, - кивнул Дерибасов и, приняв «индейский» стиль, спросил: - Как здоровье старшей сестры Лидии? Не утомлена ли она заботами? Как ей спалось? Не слишком ли тревожил мой сын ее сон?
- Ну что вы! - улыбнулась сестра Лидия. - Я выспалась. Мальчик разбудил всего раз, ну, еще до полуночи... Войдите в этот дом, пожалуйста... Долго ли вы пробудете в городе? Вы успели позавтракать? Нет? Тогда прошу к столу.
На столе лежала вчетверо сложенная бумажка, скрепленная кольцом с двумя ключами.
- А что открывает эта бумажка? - пошутил Дерибасов.
Бумажка открыла многое. Вернее, закрыла.
- А это вам, - объяснила сестра Лидия. - Брат Осоавиахим написал перед уходом.
Дерибасов узнал эти большие, корявые буквы:
«Миша! Племяш родной! Господь тебя храни! Младенца я Дуне вернул - подарил ему счастливое детство от греха подальше. Вконец усовестил меня отец Василий, лучше б ты меня на него не оставлял. Грозил проклясть. Боясь твоего гнева, уезжаю куда глаза глядят... Виноват я сильно перед тобой, что в замочек багажника песок подсыпал. А что казну твою прихватил, так это тоже извини, хоть и невелик грех - у своего взял. Да и, по совести сказать, мне она нужнее, потому что я умею деньгами распоряжаться, а ты нет. Ты их только зарабатывать-то и умеешь, чего и в дальнейшем тебе желаю, для повышения благосостояния народа. А как будешь в Москве, передай эти ключи Зинаиде Владимировне, скажи: «Дядя кланяться велел». Но главное, по-родственному тебя прошу, доглядывай за братом Митрием, чтобы он мои доходы не присваивал, а отцу Василию переводил. У меня теперь с ним достигнутая договоренность имеется, но он меня уже торопит, да и знать какая, тебе незачем.
Любящий тебя, твой родной дядя Осоавиахим».
Когда старшая сестра Лидия внесла шипящую яичницу, Верховной Личности уже не было. Вместо нее за столом хохлился бездомный, безденежный и безработный автолюбитель, у которого во всем огромном мире не было никого. Но Лидия Пахомова подмены не заметила.
Михаил Венедиктович подобрал остатки яичницы корочкой, допил молоко и услышал смущенный вопрос:
- Хотелось бы знать... старшая сестра - это какому ашраму соответствует?
Дерибасов тоскливо посмотрел на взволнованно ходивший по дряблой шее кадычок и ответил:
- Мамаша, вам не хочется удавиться?
* * *
Весь день Михаил Венедиктович просидел в общежитии Ташлореченского университета на аккуратно заправленной розовым покрывалом кровати Зои Осиновой. Соседки уходили и приходили, а Заиньки все не было.
Вечером Дерибасов еще раз съел яичницу и, так как больше расплачиваться было нечем, покатал соседок на «мерседесе». Подниматься в комнату Дерибасов больше не стал - он начал бояться этой встречи и нуждался в лимузинной оправе.
Заинька пришла поздно, с невысоким щупленьким курсантиком. Они так долго целовались в тени старой липы, что Дерибасов не выдержал и поехал в неизвестном даже ему направлении.
А в это время в единственном в Назарьино трехэтажном доме отставной генерал вкушал радости отцовства. После избавления от названной «тещи», он был допущен держать головку Васютки во время купания. Когда Евдокия унесла завернутый в полотенце комочек счастья, он вернулся к сидевшему у камина со стаканом доброго вина отцу Василию и в который раз спросил:
- Нет, всё-таки, скажи, как заставил лысого отдать ребенка?
- Гиви, Гиви, - улыбался отец Василий, - я же профессионал. Это дело между ним, мной и Богом.
А в нескольких кварталах от этой идиллии, среди арбатовских хибар, с медвежьим капканом рыскал несмирившийся дед Степан.
-...а по мне так хуже врагов народа, - бормотал он. И только замаскировав капкан, успокоился старик, лишь посетовал: - Медведя мог бы взять. А на неформала стратить пришлось!
В Ростове-на-Дону на привокзальной площади Осоавиахим Арбатов долго торговался, покупая помидоры. Здесь он пересаживался со второго такси на третье, желая ехать в Ленинград - второй известный ему крупный город.
Под Воркутой, у стройотрядного костра, Санька Дерибасов развлекал публику рассказами о том, как он с парой земляков, прикинувшись экстрасенсами, сбили секту из московских старых дев и делали с ними все, что хотели.
Рассеянно перешагнув через медвежий капкан, Осип Осинов побрел по улице Кира Дерибасова. Сомнения мучили его страждущий дух. Правильно ли поступил он, уступив настояниям буддо-христиан и согласившись взять на себя духовное попечительство общиной? Ведь теперь предстояло долго отплетать истину от лжи, отшелушивать чуждый индуизм, выкристаллизовывать свое похищенное учение и не позволить никаким летающим быкам и священным назирхатским грибам прошмыгнуть в чистую назарьинскую мифологию. Тяжелый груз взвалил он на свои плечи...
И все-таки Осип был счастлив, как никогда! Разом исполнились и уже сформулированные, и еще неосознанные чаяния. И пусть никогда не узнают сельчане, что он, невидимый для всех, спас Назарьино от растворения в хаосе человечества! Не дал защелкнуться роковой застежке, затянуться уже свитой петле! Этой ночью Назарьино могло впервые спать спокойно. Дух и интеллект сумели пленить шедшую к большому Антиназарию армию зла. И теперь он превратит ее в армию добра!
Этой ночью Назарьино становится духовным центром мира, вернее, начинает становиться! И если иногородние дрогнули перед его исповедью, то земляки и подавно должны теперь сплотиться вокруг него. А тем, кто не сплотится, - здесь не место! Сегодня он спас Назарьино, а завтра он спасет весь мир!
Насмешливый летний ветерок обдувал редкие свалявшиеся потные пряди волос. Осип полез в карман за расческой, сохранившей еще с полдюжины зубьев, но два пальца скользнули в дыру.
Осип зашелся в лающем смехе, перешедшем в кашель. Затем круто развернулся и пошел к Назарке.
Он шагал, наполняясь ночным ароматом Назарова луга, и настроение его менялось через каждые несколько шагов. То казалось ему, что попал он в растянутую неоарбатовыми паутину, то ощущал ее животворными нитями, связавшими его подсохшую душу с растерянными душами других одиноких людей. И, пульсировавшие вразнобой, они постепенно настраивались на ритм друг друга.
И хаос в душе Осина Осинова, казавшийся ему самому вечным атрибутом страждущего духа, внезапно организовался, и Осипа переполнил восторг.
Как всегда неожиданно впереди открылась Назарка. Она все так же плавно несла свои воды, и звезды перемигивались в ней со своими отражениями.
И в ритме этого звездного мерцания забились связанные серебряными паутинками одинокие души. И все мощнее и торжественнее звучал этот ритм во вселенной!
Осип прослезился от умиления и выдохнул:
- Гармония!..