Герань мистера Кавендиша.
Hugo Weber/Юго Вебер
Глава 1
В который раз я беру в руку перо, чтобы написать свою историю? Столько книг об интересных судьбах уже написано, столько историй рассказано, что я даже не знаю, с чего начать, чтобы не быть банальной. Я могла бы промолчать, оставить эту историю для своих детей и внуков, чтобы рассказывать им на каждом празднике о том, с чего начиналась наша семья. Но я не могу - события, происходившие со мной, настолько неожиданны и необычны, что о них нужно написать книгу.
Шел 1990 год, когда я родилась в самой обычной рабочей семье в небольшом богом забытом городке на востоке безымянной страны. Я не хочу связывать свою историю ни с политикой, ни с какими-то историческими событиями, чтобы не вызывать ненужных споров и не давать предлога для анализа моей жизни сквозь их призму. Своим появлением я обязана матери и отцу-иностранцу. История моего отца очень интересная, но о том, как он попал в нашу страну и как познакомился с мамой, я, пожалуй, не буду рассказывать, потому что это история обо мне и моей жизни. Мама была из обычной рабочей семьи, трудилась всю жизнь не покладая рук, поэтому и умерла, когда мне было всего семь месяцев от роду: подхватила воспаление легких на работе и очень быстро сгорела, оставив после себя растерянного и не готового к самостоятельной жизни вдовца и троих маленьких детей. Отец, иностранец, беженец, остался с тремя детьми на руках: самая старшая, восьми лет Мария, средний брат пяти лет Алексей и я, семимесячная Анна. Что сказать, время тогда было тяжелое, очень много бедных и уставших от жизни людей скитались по стране в поисках работы. Мир потихоньку сходил с ума, разрушая поселки, города и целые страны. Сотни и тысячи людей, лишенные крова и семьи скитались по планете в поисках работы и пропитания. Вот и мой отец оказался одним из таких людей, перешедших границу в поисках работы. Встретившись с моей матерью совершенно случайно, он нашел то, что искал - за восемь лет жизни с ней он обзавелся настоящим домом, женой и детьми. И тут нагрянула новая беда! Мне потом рассказывали, что отец очень долго размышлял, как быть и что делать с тремя детьми, но все-таки решился, заплатил какой-то знакомой женщине и она отнесла меня, закутанную в теплое одеяло, спящую и ничего не подозревающую, в детский приют. Собрав свои пожитки и двоих детей, он навсегда ушел из нашего поселка и из моей жизни. Думая о его поступке сейчас, я понимаю, что он мог просто бросить меня где-то в лесу, оставить умирать в чаще или утопить в реке - в то время часто происходило подобное. Но он не сделал этого, решив тем самым мою судьбу. И я осталась жить.
Первые годы жизни в сиротском приюте напрочь стерты из моей памяти. Это и не странно - что может запомнить годовалый малыш? Там, среди других таких же брошенных детей, я росла как трава - никому не нужна, сама по себе. Никто не менял нам подгузники (у нас их и не было), не кормил нас детскими смесями. Мы рано учились делать все сами. Разве кто-нибудь прижмет к груди, успокоит, когда ночью приснится плохой сон? Разве любящее материнское сердце переживало за меня, когда я лежала в бреду? Чьи теплые руки гладили мои длинные косы, когда хотелось тепла и любви? Может быть поэтому брошенные дети всегда ищут тепла и льнут к добрым людям? Такие дети всегда распознают доброе сердце в любом незнакомце. Разве не печально увидеть трехлетнего малыша, выходящего из чащи суровым зимним утром и несущего в руках огромную охапку хвороста? Как взрослый...
Здесь, в приюте, я прожила до восьми лет. Я помню, как мы жили в каком-то низком и темном бараке. Здесь в одной комнатке стояло около десятка детских кроваток, угольная печь и миска для воды, в которой мы умывались. Все было бедно и очень серо. На стенах не было обоев, на полу не было ковра. На зиму окна забивались пленкой, чтобы было хоть немного теплее. Мы носили одни и те же платья и ботинки из года в год, передавая их младшим по мере вырастания из них и получая такие же поношенные вещи от старших. Ухаживающие за нами женщины были измотаны тяжелой работой и полу-голодом, их серые лица не вызывали у меня приятных чувств и ни к кому из них не хотелось протянуть руки и сказать “мама”!
Нас кое-как учили посещающие приют волонтеры. Каждый раз, когда к нам в барак заявлялись чистые, опрятно одетые и приятно пахнущие студенты городского университета, мы собирались вокруг них кучкой беспризорников и буквально заглядывали им в рот, восхищаясь их красотой и умом! Они научили меня считать, читать и писать. Мне очень нравились наши уроки, особенно когда задавали придумать историю на ту или иную тему. Я умело выдумывала истории и с радостью рассказывала их на уроке, а потом повторяла на бис перед сном, когда все дети уже лежали в своих кроватях, полуголодные и озябшие.
Дни тянулись за днями, я росла. Что может хотеть ребенок в восемь лет? Играть, кушать сладости, бегать с друзьями по двору. Кто-то из добрых людей принес к нам в приют коробку кубиков и пару плешивых кукол - вот это и были все наши игрушки. Зимой мы редко выходили во двор, только чтобы подышать свежим воздухом немного, потому что делили теплые вещи на двоих, а то и на троих. Летом мы почти целыми днями бегали по двору - замарашки в грязных трусах. Некоторые болели рахитом и были не такими активными, просиживали много времени на камнях, подставляя большие животы и кривые ноги теплому солнцу. Я и еще несколько ребят, кому со здоровьем повезло больше, играли во дворе, бегали за петухами, возились в лужах, а затем сами стирали свои прохудившиеся грязные вещи. Вообще, нас воспитывали строго - у каждого была своя работа, и даже двухлетний малыш не слонялся без дела. Но у нас был и час для веселья - когда можно было делать практически все, что угодно!
С самого детства меня называли странным ребенком: в одну минуту я веселилась и смеялась, в другую - хмурилась и замыкалась в себе. За восемь лет жизни в приюте, я завела себе несколько хороших друзей - как тут ни с кем не сдружиться, когда всех объединяет одна беда? Мы были одной большой семьей, состоящей только из детей. Странно, но со взрослыми у нас не возникло взаимных симпатий.
Я отлично помню свой последний день в том месте. Это был теплый летний понедельник. В тот день нам как раз заменили простыни и я не могла дождаться вечера - обычно наша няня, укладывая меня спать на свежей постели, делала взмах руками и ароматный пододеяльник взмывал высоко под потолок, плавно, словно белый парус, оседая на кровать, окутывая меня свежестью и запахом чистоты. И мне всегда было так весело, так приятно, что я не могла сдержать смеха! Эта радость была чуть ли ни единственной, которую нам могли подарить эти женщины, как бы ни старались.
В общем, в тот солнечный день мы с двумя моими друзьями копошились у муравейника, который образовался у самого забора в глубине двора. Я следила за маленькими работящими жучками, как они суетятся, носят листики, палочки, камешки. Без остановки, без отдыха. Мы слюнявили палочки и подкладывали их муравьям, а те копошились и бегали по ним, обливая их своей кислотой, которая потом так приятно щипала нам языки!
- Аня! - услышала я крик няни и сразу же побежала к ней. Нельзя опаздывать, нельзя не слушаться. За восемь лет я хорошо выучила это правило.
Я выбежала к калитке, у которой будто бы рос из земли невысокий мужчина в черной шляпе. Словно большой черный гриб. Около него стояла звавшая меня женщина. Вид хмурого незнакомца остудил мой пыл и я стала, как вкопанная, выплюнув безвкусную палочку в кусты. Я видела и раньше, как приходили люди и забирали некоторых детей, уводили их отсюда навсегда. Кому нужны сироты? Нас забирали в работники, служанки. Только так. Куда попадали мои вчерашние друзья и как с ними обращались? Кто-то с нетерпением ждал, когда же за ним придут и заберут из этого печального приюта, а я не хотела уходить. Я всегда боялась этого дня, меня страшила мысль о том, что кто-то может забрать меня отсюда и изменить мою жизнь навсегда… Я так привыкла к нашему двору и огромному муравейнику у забора, что не могла представить себе жизнь в другом месте!
- Собирайся, Аня! - приказала толстая няня. - Ты уезжаешь сейчас же.
Я, словно завороженная, смотрела на высокого худого человека в темной одежде. Просто не могла отвести глаз. Он тоже молча глядел на меня, его старое морщинистое лицо не выражало никаких чувств - враг он мне или друг?