Извилистая дорожка пролегала через виноградник, и чем выше они поднимались, тем гуще становился туман. Хартунг набрал в легкие влажного воздуха и представил, как туман уносит его все дальше от гостиницы, «Лидла», неприятных телефонных разговоров и рыжеволосых начальниц канцелярии. Натали остановилась и сорвала с лозы пару виноградин, оказавшихся сладковато-горькими на вкус. Она рассказала о знаменитом биберс-бахском ледяном вине, для производства которого виноделы дожидаются первых крепких заморозков. Виноград выжимается уже замороженным и ферментируется в густое сладкое вино, которое местные называют «Кровь ангела».
Хартунг все отдал бы, чтобы продолжать вот так гулять с дочерью в тумане с бутылкой ангельской крови в руках, но вскоре они остановились у деревянного дома в скандинавском стиле, окруженного садом, от которого веяло великолепием дикой природы. Натали открыла дверь, и Хартунг услышал гул множества голосов. Дочь с улыбкой сказала, что они приготовили ему небольшой сюрприз — вся семья была в сборе. И не успел он опомниться от удивления, как его окружили десятки людей. Все его приветствовали, помогли снять куртку, налили знаменитого биберс-бахского ледяного вина и без умолку разговаривали.
К нему подошел пожилой мужчина с густой седой шевелюрой и в зеленом национальном наряде. Это был Ханс Хофрайтер, строительный подрядчик, отец ненавистного Марко. Он потрепал Хартунга по плечу, сказав что-то о немецком единстве, бывших восточных областях и его покойной крестной из Кенигсберга. Хартунг машинально кивнул, осматривая комнату в поисках Тани. И увидел ее в углу комнаты. Она выглядела потрясающе — молодо и женственно. Лучезарно, расслабленно, почти вызывающе счастливой. Рядом с ней стоял Марко со своим приплюснутым собачьим носом и поглядывал на Хартунга. Ханс Хофрайтер продолжал говорить о своей восточноэльбской родне с большими владениями в Восточной Померании, которые присвоил себе «подлый русский». Хофрайтер, по всей видимости привыкший к абсолютному вниманию, все время толкал Хартунга в плечо, если тот слишком надолго отводил взгляд.
— Как видите, — сказал он, — я тоже в некотором роде восточный немец. — После чего рассмеялся так, будто только что отпустил шутку века.
Хартунг усилием воли растянул рот в улыбке.
Наконец Натали вернулась, освободив его от болтливого старика, и познакомила с прыщавым мальчишкой, также одетым в традиционный костюм. Это был Отис, ребенок из мифов и легенд, который с равнодушным, отрешенным взглядом устало пробормотал: «Здравствуй, дедушка», что заставило Хартунга вздрогнуть.
— Прошу, зови меня просто Михаэль, или Миха, или, как мои школьные друзья, Микки-Майк.
Мальчик посмотрел на него как на идиота, на что, как подумал Хартунг, имел полное право. Он предпринял вторую попытку сблизиться с внуком.
— У тебя уже есть подружка?
Мальчик покраснел, и Хартунг понял, что опять облажался.
В очередной раз Натали спасла его и подвела к Тане. Та без лишних слов сразу обняла Хартунга, ошарашив его.
— Ну как ты, герой? — прошептала Таня ему на ухо.
И Хартунг, будто вернувшись в прошлое, испытал то же чувство, что и тридцать шесть лет назад, когда впервые встретил ее в кабинете бригадира в свой первый день на угольном карьере. Этот голос, дерзкий взгляд с доброй усмешкой. Как и тогда, он растерялся и не смог сразу ответить, отчего Таня начала смеяться тем самым дребезжащим, грубым, несколько вульгарным смехом, вызывающим ассоциации со вселенским злом. Хартунг был потрясен. Это даже не дежавю, а воскрешение чувств.
Но, очевидно, не для Тани, которая отвернулась, чтобы салфеткой стереть остатки яичного желтка с уголка рта глупого Марко. А потом снова повернулась поговорить о погоде. Он почувствовал исходящий от нее запах табака, разглядел царапины на шее, чрезмерно накрашенные глаза, блеклые зрачки, которые не могли выдержать его взгляд. Она казалась усталой и печальной. Хартунг был сбит с толку. Почему еще пару минут назад он видел ее совсем другой?
В десять часов Натали повезла его обратно в гостиницу. Туман рассеялся, над ними простиралось чистое звездное небо. Они ехали молча в холоде ночи, оба погруженные в свои мысли.
— Что с твоей матерью? — спросил Хартунг, когда они выехали на главную улицу.
— Сам у нее спроси, — ответила Натали.
— Я бы хотел встретиться с тобой завтра, мне надо сказать тебе кое-что важное.
— По поводу мамы?