— Они бегут! Не дайте им уйти! — приказал император, когда немногие уцелевшие защитники города отступили. — Калеб, веди свой отряд!
— Слушаюсь!
Он направил коня, и за ним устремились бойцы. Отряд нагнал противника, лишив шанса на спасение, и обрушился на него. Орудийные расчеты продолжили палить по городу, практически сравняв его с землей, ведь больше ничто не защищало его от атак. Гордость Рипсалиса — барьер — пал, а потому оставались считанные часы до того, как битва окончится. Подавляющая мощь империи и новейшее заклинание сделали свое дело. Корнелиус уже чувствовал пьянящий вкус победы, а потому на его лице расцвета широкая улыбка. Он остановил гиппогрифа, чтобы навсегда запечатлеть этот момент в памяти: лучи восходящего солнца, освещающие разрушенные дома, бойцов, проносящихся мимо него к городу, залпы осадных орудий и сосредоточенное лицо сына, разбирающегося с остатками защитников Рипсалиса.
Император вскинул меч, чтобы провозгласить победу, однако вдруг Калеб резко обернулся к нему. В его глазах вспыхнул страх.
— Ваше Величество! — закричали со всех сторон, и алый свет упал с неба. — Берегитесь!
Магический круг появился ровно над императором. Гиппогриф дернулся в сторону, распахивая крылья, а затем их поглотила вспышка. В воздух поднялся столб пыли. На несколько секунд всё смолкло, будто удивленное внезапным происшествием. Грозовые тучи затянули небо, бросив тень на императорскую армию, и усилился ветер. Разгоряченные бойцы замерли, не понимая, что произошло. Они стали недоуменно переглядываться, топтаться на месте, неуверенно сжимать оружие. Тягучую, липкую тишину ошеломления разбил полный отчаяния крик:
— Отец!
Он стал камнем, с которого начинается обвал в горах, и среди бойцов тут же вспыхнуло беспокойство. Все засуетились, забегали. Калеб оставил свою позицию и помчался к императору… вернее, тому, что от него осталось. В тот же миг небо вспыхнуло десятком магических кругов, а затем всё потонуло в криках. Безжалостные, сильные, точные удары стали падать на капитанов и полковников, безошибочно определяя их среди рядовых. Страх прорезал ряды императорской армии. Непредсказуемые атаки посыпались, точно дождевые капли, и мало кому удавалось избежать их. За несколько минут армия лишилась не только своего самого важного воина — императора, — но и многих его приближенных, которые прошли не один десяток сражений. Воодушевленные сумятицей в их рядах, оставшиеся защитники Рипсалиса вернулись в бой, внося ещё большую смуту в происходящее.
Когда Калеб добрался до тела отца, его сковало ужасом. Хоронить было нечего. От непобедимого императора осталась лишь фамильная брошь, да зачарованный перстень, а от его верного гиппогрифа — несколько перьев. Их в буквальном смысле обратило в пепел, и невозможно было понять, откуда взялось настолько мощное и чудовищное заклинание, которому удалось сломить дюжину артефактов высшего ранга, годами оберегавших императора от смерти. Словно в тумане, Калеб спрыгнул с коня и поднял брошь и перстень, не обращая внимания на творящийся вокруг хаос. За то, что его не растоптали впавшие в панику бойцы, нужно было благодарить верных помощников, которые неотступно следовали за ним и прикрывали.
— Как они понимают, кого бить? — прозвучало с их стороны.
— Откуда мне знать? Не до этого сейчас. Надо отступить, пока всех нас не перебили!
Калеба вдруг осенило, и он вскочил в седло.
— Знаки отличия, — воскликнул он и стал срывать с себя погоны. — Это единственное, на что они могут ориентироваться.
«Повезло, что отец не верил в меня настолько, чтобы дать высокое звание…» — не произнес он.
Калеб окинул взглядом поле боя, утонувшее в хаосе, и крепче сжал поводья. Бойцы беспорядочно бежали, застигнутые врасплох внезапной атакой, и бросали оружие. Они лишились лидеров, которые могли успокоить их и воодушевить, а потому сполна отдались страху. Отовсюду слышались крики и топот лошадей. Многие падали, не сумев совладать с бушующим потоком, и их затаптывали, не замечая хруста костей. Кровь полилась рекой, и грустно было от того, что сотни жизней обрывались не вражеским мечом, а стальными сапогами паники. Калебу и самому было тяжело сохранить самообладание. Он всё ещё не верил, что император погиб, пусть в кармане мундира лежали брошь и перстень, но знал, что должен что-то сделать. Остановить бойцов. Вернуть их в наступление.