Он взглянул на перстень, насмешливо сверкающий во вспышках молний, оглядел убранство шатра, перевел взгляд на лежащую на столе карту. Ярость поднялась из глубин души, точно лава в вулкане. Калеб сорвал с пальца перстень и швырнул вперед, не позволив себе закричать. Он только рухнул на колени, сжимая голову руками, и мысленно тысячу раз проклял отца, погибшего так глупо и внезапно. Как он мог умереть? Почему оставил его? Зачем взвалил на него империю? Он ведь собирался жить ещё лет пятьдесят и не передавать ответственность так скоро! Что Калебу делать теперь? Как быть? Каким образом вести себя с подданными?
Хотелось кричать. Мир рухнул, и это было худшим способом отметить шестнадцатый день рождения. Отец хотел подарить ему победу, а в итоге преподнес смерть.
— Ваше Величество, — раздался через какое-то время голос помощника. — Прошу прощения, но мы собрали выживших капитанов и офицеров. Вы примете их?
Калеб поднялся и глубоко вдохнул, взглядом найдя перстень. Снаружи разбушевался ливень, и то и дело слышались раскаты грома. Вспышки молний отбрасывали причудливые тени.
— Да, — ровно сказал он, надевая перстень. — Пусть войдут.
Калеб занял место отца — огромное, неудобное кресло, слишком роскошное для него, и окинул взглядом вошедших. Ему предстояло взять на себя роль императора, пусть тот покинул их совсем недавно. Он знал, что в глазах умудренных опытом бойцов выглядит желторотым птенцом, но не собирался давать слабину. Жизнь в качестве наследника с малых лет научила тому, что нельзя показывать робость или смущение — иначе заклюют. Уничтожат. Растопчут. Вчерашние союзники могут стать врагами, родные люди — соперниками. Никогда не знаешь, откуда прилетит отравленная стрела или когда в бок вонзится кинжал. Даже когда он был наследником, на него не единожды совершались покушения, а потому он прекрасно понимал, что теперь ступает на ещё более опасную тропу.
К несчастью, он слишком хорошо понимал, что с неё нельзя свернуть. Нужно либо идти вперед, либо ложиться в могилу.
— Располагайтесь, — сказал Калеб, расправив плечи. — У нас много работы.
***
Похороны императора Корнелиуса прошли пышно. Они состоялись спустя две недели после поражения при Рипсалисе, когда основные силы вернулись в столицу, а небольшая часть армии осталась держать осаду у города, перекрывая торговые пути. Проститься с почившим императором собрались тысячи людей. Они несли ко дворцу цветы и свечи, многие плакали так, будто вместе с ним ушли свет и радость всего народа. Несмышленые дети наивно спрашивали матерей, отчего им так грустно. Те, утирая слезы, отвечали, что спокойные дни для империи закончились, и теперь начиналась бесконечная смута из-за внутренних распрей и внешних дрязг. Никто не верил, что Калеб сможет удержаться на престоле дольше пары месяцев.
Ему шестнадцать. Он не закончил обучение и едва смыслил в военном деле. Что он может теперь, когда империя находилась в состоянии войны, а непокорный Рипсалис сломил даже его отца?
Калеб молчаливо выдерживал недоверчивые взгляды и непрекращающиеся толки. Он провел церемонию прощания как полагается: произнес речь — четкую и выверенную, как механизм часов. В ней он отметил, что скорбит по отцу вместе со всеми подданными империи, а также заявил, что продолжит его великое дело и не посрамит светлую память. Калеб призвал народ сплотиться в сложное время, не поддаваться на провокации врагов и с честью встречать удары судьбы. Несмотря на то, что он унаследовал от покойного императора ораторский дар, ему не удалось пробиться к сердцам людей. Они были слишком отравлены страхом, чтобы открыться юному правителю. Увидев в глазах подданных недоверие, Калеб лишь сжал зубы.
Он плохо запомнил церемонию, особенно после своей речи. Единственным, что намертво отпечаталось в разуме, стало жаркое полуденное солнце, пустой гроб, сиротливо лежащая внутри него брошь и цветы. Целое море белых цветов. Они были повсюду. Удушающий аромат заставлял голову кружиться, а в глазах — рябить. Теплый ветер ничуть не согревал, а лишь иссушал глаза, из которых так и не пролились слезы. Плач — удел детей. Калеб больше не имел на это права, ведь внезапно стал не просто взрослым, а самым важным человеком империи. Он осознал это трижды. В первый раз, когда клал цветы в пустой гроб, установленный рядом с гигантским портретом отца. Во второй раз, когда ему на плечи опустили алый плащ, расшитый мехом, а на голову водрузили корону. И в третий раз, когда мать, холодно взглянув на него, сухо пожелала успехов в новой роли.