— Спасибо, — прошептал он. — Я знал, что могу верить только тебе.
Он свернулся калачиком около гиппогрифа, и тот укрыл его крылом, будто оберегая ото всех бед. Калеб проспал несколько часов и не заметил, что взгляд его старого друга изменился. Стал осознанным. Умным.
Человеческим.
Глава 2. Человек и зверь
Ему снился сон.
Высокие, упирающиеся в небо здания сверкали, подобно хрустальным бокалам на солнце. Над ними летали огромные птицы с неподвижными крыльями. Они издавали ни с чем не сравнимый рёв, но их не боялись. Люди давно перестали обращать на них внимание, и только детишки радостно показывали пальцами, крича: «Самолет!». По дорогам сновали толпы: кто-то торопился, кто-то расслабленно шел, кто-то недоуменно искал нужное здание — жизнь кипела. Всюду стоял шум, слышались разговоры, иногда — ругань. Люди толкались, не замечая друг друга, и в воздухе висел тяжелый городской запах. Деревья росли лишь в парках, а зеленую траву давно изничтожило серое дорожное покрытие.
Когда-то он тоже был частью толпы. Одним из человечков, что стремился куда-то, проталкиваясь через плотный людской поток. Ему не составляло труда ориентироваться, выбирать более спокойные и безопасные маршруты. Он точно знал, чего хотел от жизни и каким образом собирался этого добиться. Четкий план, внутренний стержень и маячившая впереди цель подстегивали стараться изо всех сил. И он старался, шел вперед до тех пор, пока ни окунулся в бесконечный мрак, холодный, как осеннее болото, и затягивающий в глубину, как зыбучие пески.
Когда всё изменилось, сложно было сказать. В один момент он оказался в темноте и тесноте, а вялые мысли закрутились лишь вокруг еды и безопасности. Было тепло. Что-то снаружи согревало, и иногда он слышал голоса. Мужской голос — твердый, как скала, и мощный, как раскаты грома. Женский голос — мелодичный, как журчание воды, и холодный, как вьюга. И детский голос — нежный, как лепесток цветка, и заботливый, как объятия матери. Порой они перекликались, но смысл слов не доходил до него. Ничего не понимая и не стремясь ничего понять, он просто продолжал спать в ожидании чего-то.
Так было до тех пор, пока скорлупа его яйца ни раскололась.
Впрочем, когда темнота рассеялась и он появился на свет, по существу, мало что изменилось. Ему не было дела до того, что происходит вокруг. Тело всё время было слабым, голова кружилась, и хотелось лежать, болезненно прикрыв глаза. Иногда он чувствовал себя лучше, и тогда гулял по залитому солнцем парку, играя. На него даже иногда надевали седло, которое ощущалось непривычно и неудобно, и он невысоко поднимался в небо, распахивая крылья. В такие моменты ветер ласкал его, а грудь распирало от чувства свободы и радости. Он издавал пронзительный крик, полный любви к миру, и ему вторил заливистый детский смех. Мальчик, чей голос он слышал всё это время, оставался рядом, причем и в те дни, когда он был полон сил, и в те дни, когда ему снова нездоровилось.
К сожалению, последних было слишком много.
Однажды, когда подросший мальчик исчез куда-то, на прощание мягко погладив его по спине, пришли другие люди. Чужие. От них пахло травами, и воздух тяжелел от напряжения. Хотелось уйти от них. Улететь. Однако силы снова подвели, а потому он смог лишь предупреждающие заклекотать, распахивая крылья и топорща когти на передних лапах. Их это не остановило. Люди вонзили в него что-то маленькое и острое, как большая колючка, и тело перестало шевелиться. Он мог лишь следить за странными приготовлениями: за тем, как они раскладывают сверкающие камушки, за тем, как чертят что-то на полу, за тем, как раскрывают большие пыльные книги. Страх поднимался из глубин души, но не находил выхода. Неподвижные лапы продолжали лежать на полу, а крылья — безвольно свисать по бокам. Не удавалось даже крикнуть.
Когда воздух задрожал, а символы на полу засверкали, перед глазами побелело. Раздался шум, звон, грохот. Мир завертелся и закружился. Боль ворвалась в тело, точно порыв осеннего ветра, и проникла под кожу, расплавляя её горячим железом. Дышать стало нечем. Кровь вскипала в жилах, но беспощадные люди не останавливались. Они продолжали что-то бормотать, а яркие камешки неистово наливались светом, будто отзываясь. Перед глазами стали проноситься странные картины. Чуждые. Смутные. Знакомые. Череда лиц и мест смешалась, а затем брызнула осколками, погружая его во тьму, и вдруг… Всё смолкло. Боль пропала.
Люди ушли.
С тех пор многое изменилось. Это коснулось не только тела, которое вдруг напиталось неведомой энергией, стало крепче и сильнее, но и кое-чего более важного. Самосознания. Впервые с момента рождения ему удалось четко понять, кем он является. Гиппогрифом, которому даровали имя Бланш, что означало «свет». Будто оказавшись в двух шагах от себя, Бланш огляделся, переосмысливая прожитые годы. С несвойственной животным тщательностью, он перебрал воспоминания, заново переживая каждое из них: вылупление из яйца, счастливое лицо мальчика, которого увидел первым, взросление, полеты в небесах, бесконечные болезни и странных людей, которые с ним что-то сделали. Кроме того, Бланш задал себе вопрос, который никогда бы не появился в разуме обычного животного: