Они по-братски делят оставшуюся в бутылке водку. Карл не без усилия поднимается со стула, берет Балтуса за локоть.
— Идем со мной, хочу тебе кое-что показать.
Они спускаются в подвал. В свежепобеленном помещении за стеклом полок, укрепленных на всех четырех стенах, можно видеть кирпичи самых разнообразных сортов и бетонные кубики. Каждый снабжен маленькой металлической табличкой, на которой указаны место и дата.
Карл искоса наблюдает за Балтусом. Балтус рассматривает экспонат за экспонатом.
— Начиная с 1945 года с каждой стройки, на какой бы ни работал, я брал себе на память в день закладки кирпич или кубик. Теперь ты, может, считаешь меня сумасшедшим…
Хотя Балтус не совсем трезв, музей Карла произвел на него громадное впечатление.
— Карл, дружище, все собиратели марок, монет, пивных подставок, бабочек с ума сошли б от зависти, доведись им увидеть твою коллекцию! Честное слово, такого сокровища я еще пи у кого не видел!
— Ну а сумасшедшим ты меня все-таки считаешь, признайся, а? — спрашивает Карл.
— Да ты что, рехнулся?
Они поднимаются по лесенке, возвращаются на кухню. Находится еще одна бутылка пива, которую они дружно опустошают.
Карл еще плотней подвигается к Балтусу, слово собирается поведать ему неслыханную тайну.
— Знаешь, что я сделал бы, будь мне сейчас лет восемнадцать или двадцать? Я бы пошел учиться, учиться на архитектора. Знаешь, меня в дрожь бросает от злости, когда вижу эти современные «птичники». Сразу ясно, так сказать, невооруженным глазом видно, что у нас вообще архитекторов нет.
Карл подвинулся еще, теперь он говорит прямо в ухо Балтусу.
— А если б жил на Западе и было мне годков двадцать, да, стал бы террористом. Вот ты удивляешься, а я очень даже понимаю этих людей, я хорошо могу себе представить, почему там иному невтерпеж.
— Но терроризм… — Балтус хочет приступить к пространному объяснению.
— То, что терроризм ничего не дает, я и без тебя знаю, но я их понимаю… Так, а теперь тащи свою гитару, одна нога здесь, другая там, и наоборот!
— Сейчас-то, среди ночи?
— Ну что тебе, два раза повторять?
— Мы ж всех перебудим!
— А кто здесь хозяин в доме?
Делать нечего — Балтус идет в мансарду. Карл выходит во двор, с минуту стоит у сарая. Едва он заходит обратно на кухню, появляется и Балтус с гитарой.
— Знаешь, что мне сыграй, — «Ла палому»!
— Карл, твоя жена устроит нам такую «Ла палому», что…
— Кому я сказал, играй «Ла палому», не то я в самом деле с ума сойду, — грозится Карл.
Балтус тихонько играет. Карл поет, сначала вполголоса, а потом все громче и громче… каждого ждет в жизни час…
Как из-под земли появляется жена Карла и спокойно спрашивает:
— Вы что, оба спятили?
Покорно, как овечка, Карл следует за ней. Балтус возвращается в свою комнату не очень уверенно, и в прямом, и в переносном, и во всех иных смыслах.
30
Утро вечера мудренее…
Для меня что-то изменилось за ночь. В голове у меня что-то тяжелое, вроде как свинец. Сегодня у меня последний рабочий день на стройке, а то бы я обязательно прогулял.
Завтра я еще раз разберу свой карбюратор самым тщательным образом, мотор барахлит, с таким мотором отправляться в дальнюю дорогу рискованно. А сразу после обеда отчалю, завтра…
А куда?
В Берлин? В больницу?
Или в Грайфсвальд, к Гарри?
Завтра вечером должен быть сделан выбор!
Одно ясно: и то и другое требует человека целиком. Музыканта, который походя стремится выбиться в медики, такого музыканта не будет; не будет и того «умника», который обходным маневром через санитарную службу больницы хочет стать врачом, а между делом имитирует Хендрикса.
Да, завтра я доберусь до того перекрестка, где стоят два указателя. Налево — Берлин, прямо — Грайфсвальд.
А Симона?
Я до сих пор не написал ей. Непременно напишу, когда снова окажусь в Берлине, когда выбор будет сделан.
Что сталось с тем самоуверенным, непреклонным Балтусом, который с такой дерзкой самонадеянностью в графе «резервная дисциплина» снова писал — «медицина»? Балтусом, который на вопрос, так ли он уверен, что ему подходит только медицина, упрямо отвечал, да, она самая, и ничто другое?
Тот ли я теперь Балтус, что воображал себя наследником Альберта Швейцера в Ламбарене? Тот ли я теперь Балтус, что клялся когда-то встретиться с двумя закадычными друзьями в Тимбукту, чтобы предложить свою многомудрую ученую помощь африканцам?