А полковник фон Вейдель, глядя на березовые кресты, стоявшие как солдаты в шеренгах, думал о том, что вся церемония погребения необходима. Пусть живые не забывают: мир — огромная казарма, в которой все обязаны выполнять волю бога и фюрера. О! Можно прекрасно агитировать и мертвыми.
— Хайль Гитлер!
Полковник вскинул руку:
— Хайль!
О крышки гробов стучала земля. Комья русской земли.
Глава шестая
Мертвые ложились в землю, живые — продолжали начатое.
Днем Виктор спал, выбирая глухие уголки, куда не проникал посторонний взгляд. Овраги, стога сена, скирды, лесную чащу. Он боялся заходить в села, потому что везде на дорогах стояли немецкие контрольные посты.
Он шел ночами. Осенние ночи были длинны, как века, темны, словно сама преисподняя, и Виктор часто сбивался с пути. А контрольные посты располагались очень хитро. Где-нибудь за крутым поворотом дороги, в заброшенных постройках. К посту можно было подойти вплотную и ничего не заметить.
У него выработалась упругая неслышная волчья походка, и серые глаза приобрели холодный блеск. На пятые сутки своего пути он съел последний кусок хлеба и ел теперь сырое зерно, которого было много в крестцах и скирдах. Когда попадалось на пути неубранное картофельное поле, он ел печеную на углях картошку. У него потрескались губы, и лицо приняло землистый оттенок. На восьмые сутки он не выдержал и решил зайти в деревню.
Было раннее утро. Он вышел из леса на дорогу, и тут же нырнул обратно. В ложбинке, через которую шла дорога, вился дымок костра. Виктор осторожно обошел ложбинку лесом и вышел с другой ее стороны.
Он не ошибся — это был контрольный пост. В ложбинке, скрытая со всех сторон кустами, виднелась чужая пятнистая палатка.
Виктор подумал и пополз к палатке. Затаившись вблизи, долго слушал разговор трех солдат, сидевших у костра. Вспоминая полузабытые немецкие слова, которые учил в школе, он понял, что двое из них собираются в село за продуктами. И стал ждать.
Через несколько минут, захватив автоматы и вещевые мешки, двое ушли. Один остался. Он сходил с котелками по воду и поставил их на огонь. Потом, мурлыча себе под нос, присел на корточки и стал подгребать палочкой угли к котелкам.
Виктор видел его широкую спину. Медленно вынул из-за пазухи наган. Подумал и стал осторожно продвигаться к солдату. Когда до него оставалось не больше двух метров, Виктор, все так же не сводя глаз с его широкой спины, медленно приподнялся на одно колено, рванулся вперед и ударил солдата по темени рукояткой.
Солдат как-то неестественно дернулся и почти без звука повалился лицом вниз, прямо в костер. Виктор выхватил у него из ножен штык и для верности нанес ему удар в спину.
Через десять минут Виктор скрылся в лесу. Теперь у него было на неделю продуктов, а за спиной висел автомат. Отойдя от поста и напившись из попавшегося на пути ручейка, он внезапно побледнел и почувствовал себя плохо. Бульканье воды чем-то напоминало ему хрип умирающего.
Забившись в густую заросль рябинника, он залег. Вспомнив о фляге, которую он прихватил в палатке вместе с хлебом и консервами, он развязал заплечный мешок. Отвинтил, понюхал. Во фляге оказался ром, Виктор по незнанию принял его за водку. Жмурясь и напрягаясь, насильно влил в себя полфляги, и через несколько минут спал как убитый.
Проснувшись на другой день, сразу же почувствовал сильный голод. Вчерашнее сказывалось слабостью во всем теле.
Стояла тишина. Тяжело шлепались желуди, мирно перепархивали с ветки на ветку любопытные синицы. На вершинах могучих дубов горел багрянец от лучей заходившего солнца. Почти невидимые, с курлыканьем тянули над лесом лебеди. Виктор с щемящим чувством грусти наблюдал за их цепочкой. Счастливые… У них крылья и широкие просторы. Лети куда хочешь. Хоть в Индию, хоть в Египет. А то еще есть остров Цейлон. А на земле дороги стали тесными — двум встречным не разойтись.
Лежал Виктор, глядел в небо, вспоминал о матери, о городе, соображал, как далеко успел уйти за эти дни.
Вспоминался Сергей и особенно — Надя. Она стояла перед ним, как живая, — в простеньком ситцевом платье, в туфлях на босу ногу, как в их последнюю встречу перед эвакуацией.
Он пытался представить, где она, и если в городе, то что делает в эту самую минуту. Думалось, кроме того, о немцах на улицах города, о том, сколько еще осталось идти… И сумеет ли он вообще добраться до своих?
На грудь шлепнулся желудь.
Мать… Надя… Сергей… Первый дружок по прозвищу Рыжик. В детстве из-за этого прозвища дело у них не раз кончалось разбитыми в кровь носами. Детство… Послушай, было ли оно — детство? Как рано пришлось тебе и твоим сверстникам понять, что беда не в веснушках на лице и не в цвете волос, что счастье не в сытой икоте набитого до отказа желудка, что жизнь умеет быть не только ласковой…