— Начну с Трои, государь. Голубь прилетел оттуда. Пеллагон с двумя когортами и троянскими всадниками взял штурмом мелкие городки, цари которых не приплыли… э-э-э… припасть к стопам господина своего Солнца. Что будем делать с ними?
— Пусть везут их сюда, — махнул я рукой. — Они погостят у меня вместе со своим золотым запасом. Я решу, что с ними делать. Пока они живы, никто не посмеет выбрать новых царей.
— Антенор стареет, государь, — напомнила Кассандра. — У нас больше нет в Трое настолько верных людей. Если он умрет, город придется брать войной. Только он еще держит в узде остатки ее знати.
— У него же было пятеро сыновей? — пытался вспомнить я.
— Все погибли в войне с ахейцами, — покачала головой Кассандра. — В Трое недовольны, государь. Считают тебя самовластным, презирающим родовую знать, твои законы несправедливыми, подати обременительными, а новых богов — чужими. Если сказать проще, кое-кто хочет сам собирать пошлины и держать Оловянный путь.
— И кто этот кое-кто? — заинтересовался я. — Ты же точно выяснила, кто мутит воду, сестрица?
— Бато, — спокойно ответила Кассандра. — Сын старого друга Антенора. Старик слабеет, а Бато все больше входит в силу. Купцы и знать слушают его, открыв рот. Он очень хорош, жалко, что настроен против нас.
— Твои предложения? — откинулся я на спинку резного кресла.
— Убить, — коротко ответила Кассандра. — Но так, чтобы никто не подумал на нас.
— Серьезно, — кивнул я. — У тебя есть кто-то, кто все сделает чисто?
— Есть, — улыбнулась Кассандра, показав очаровательные ямочки на щечках, выдающих в ней пламенную поклонницу плюшек со сладкими начинками.
— И кто же это? — заинтересовался я.
— Ой, это такая смешная история, братец, — Кассандра взмахнула пухлой ладошкой, едва не ослепив меня блескучим переливом перстней. — У нас в порту ворюга завелся. То лавку обчистит, то дом богатый, то загулявшего купца с кошелем прирежет. Мы прямо измаялись, пока поймали его. Только провокация твоя помогла. Шатались мои люди по улицам, серебро в харчевне тратили без счета, а потом как бы на корабль возвращались. Один мой человечек углядел, что за ним идут, и в сторону складов пошел, где засада ждала. А разбойник тот за ним. Обрадовался, что купец пьяненький сам в темное место бредет. Там-то его и повязали, а на пытке он во всем признался.
— Почему не казнили? — не на шутку заинтересовался я.
— Портовый судья так и хотел сделать, — развела Кассандра руками, — да только я его своей властью помиловала. До того хорош, негодяй, что даже жалко убивать стало. Я же помню твои слова, что отбросов нет, есть кадры. Вот теперь это мой кадр. Жрец богини Немезиды Наказующей.
— Хорошо, — кивнул я. — А если он разболтает?
— Да как же он разболтает, государь, — непонимающе посмотрела на меня свояченица, — если его семья у меня. Выбор-то был невелик: или богине служить, или на кресте висеть и красивыми видами любоваться. Если предаст, я его близкими мурен накормлю, и он это знает. Он свой выбор сделал и теперь считает, что ему жутко повезло. А вот я считаю, что повезло нам. Уж больно хитер, скотина…
Я непонимающе похлопал глазами и внезапно понял, что она и не думала шутить. Для нее, урожденной аристократки, чья родословная уходит в немыслимую глубь веков, жизнь презренной черни не стоит даже плевка. Такие вот они, реалии Бронзового века…
Глава 7
Последним, что увидел Тимофей перед отплытием, была она. Та самая девчонка, которую они с Рапану поймали на Лесбосе и продали в Трое. Феано… Да, ее звали Феано. Только на ту симпатичную голодную замарашку эта прекрасная женщина была ничуть не похожа. Наоборот, она сидела в носилках, словно знатная дама. И судя по то тому, что ее несли восемь рабов, а впереди бежал глашатай с палкой, отгоняющий тех, кто недостаточно быстро уступал дорогу, Феано и была теперь знатной дамой. Сложная прическа, скрепленная каким-то обручем, в котором сверкали камни, платье ярко-синего цвета и пурпурный платок кричали о немыслимом богатстве, которое свалилось на дочь смертельно больного кузнеца. И когда только успела?
Феано расцвела и налилась яркой, броской красотой. Той самой, когда чистота и свежесть юности у женщины сменяется зрелым, знающим себе цену очарованием. И Тимофей не мог оторваться от нее, пока порт Энгоми не скрылся за горизонтом. И даже тогда он вглядывался в даль до боли в глазах, пытаясь впитать в себя ее вид и запомнить серебристый колокольчик смеха. А ведь она так и не заметила его, болтая с египтянкой, которую Тимофей тоже прекрасно помнил. Он и ее украл по заказу ушлого угаритского купца.