Поезд пришел на заходе солнца, и прямо с вокзала я отправился в наше представительство. Тот, кто бывал в те годы в Риме, помнит трехэтажный особняк с трехгранным фонарем и башенкой, венчающей особняк, с балконами, огражденными кованым железом, с верандой, где по римской жаре обычно ожидали приема гости представительства.
Мой приезд в Рим предварил звонок Воровского, и я был освобожден от хлопот о ночлеге — мне отвели комнату в полпредстве.
Я оставил вещи и сошел вниз, намереваясь отдать час–другой прогулке по городу, но, едва ступив на веранду, услышал, как у дальней стеночки скрипнуло, плетеное кресло и навстречу мне двинулся человек в светло–коричневой рогожке.
— Николай Андреевич, да вы ли это? Необходимо было усилие, чтобы, преодолев низкое предвечернее солнце, бьющее в глаза, рассмотреть человека, обратившегося ко мне.
Истинно неисповедимы пути твои, всевышний, — передо мной стоял Федор Рерберг; впрочем, правды ради надо сказать, что его поездки в Европу в последние годы были столь обычны, что встрече с ним в Риме можно было и не удивляться.
Я почувствовал, что гнев овладевает мною при одном прикосновении к его жаркой, чуть влажной руке: это ведь он, Федор Рерберг, подготовил уход Игоря в Специю, это он, Федор, был ответствен за последствия этого ухода.
Мы вышли к набережной Тибра и прошли вдоль ее борта, сложенного из песчаника, к скромной траттории. Несмотря на ранний вечер, тут было почти безлюдно, река дышала запахом теплой воды, едва ли не банным, и почему–то серы — римские запахи.
Мы заняли столик у самой воды и заказали сицилийское красное и пиццу с томатами и сыром — к ночи такой ужин был приятен.
— Вы уже были в Специи? — спросил я: у меня сложился свой план беседы, пока мы пробирались к берегу Тибра.
— Нет, — ответил он и с пасмурным вниманием посмотрел на меня–ничего хорошего мой вопрос ему не обещал, он это почувствовал.
— Будете?
— На следующей неделе, как только покончу с делами, — пояснил он, не сводя с меня глаз и точно стараясь угадать, что лежит за этим вопросом.
Мы подняли бокалы и даже протянули их друг другу, но не дотянулись — я увидел в этом признак недобрый.
— Вы готовы оправдать его переезд в Специю? — спросил я.
— Если не оправдать, то понять, — ответил он и пододвинул бутылку с сицилийским ко мне — его мучила жажда, он хотел пить.
— Почему?
— Он в этой своей школьной сторожке в Петровском парке и намерзся вдоволь и наголодался куда как вдоволь… — произнес он и, схватив бутылку, опрокинул ее над моим стаканом, вино, заклокотав, вспенилось. — Он бежал к солнцу… Просто сломя голову бежал к солнцу…
Захотелось призвать на помощь Марию: как бы она повела себя сейчас? Наверно, не искала бы обходных путей, а единым ударом, ударом безбоязненным, добралась до правды.
— Как мне кажется, один человек имеет право склонить другого совершить некий поступок, если сам готов этот поступок сделать, не правда ли? — спросил я.
Он не отнял бокала от губ, больше того, казалось, что он задержал его — это помогало сделать паузу долгой.
— Тут все анонимно: человек, поступок… — произнес он, поставив перед собой стакан с недопитым вином.
— Надо… прояснить? — поинтересовался я — фраза была лаконичной, быть может даже воинственно–лаконичной.
— Надо.
— Я говорю об Игоре. — Сказанного было достаточно, остальное было ясно.
— Ничто не может сделать тебя в такой мере храбрым, как родина… — произнес он.
Я не скрыл ухмылки: да Федор ли это?
— Храбрым?
— И счастливым, — добавил он убежденно. — Только отчая земля способна сообщить всю полноту счастья.
Нет, черт побери, да Федор ли это?
— Не обессудьте, — продолжал он, — но родина — это выше твоей веры и твоих убеждений: с родины не уходят, если даже тебя гонят в три шеи…
Я готов был взорваться: вон куда повлекло Федора!
— Вы полагаете, что вас гонят в три шеи? Видно, он ждал этого вопроса — раздался смех.
— А я и не уйду, если даже меня погонят в три шеи!
Мы стояли на каменном уступе; река опознавалась по свежему ветру, он дул снизу, из тьмы, река была там. Мне захотелось приблизиться к нему и ударом плеча, легким, сшибить с камня, на котором мы стояли.
— Да понимаете ли вы, что сказали? — взревел я. — Понимаете?
— Простите, а почему мне не понять? — спросил он и отступил от края.
— Не думаете ли вы, что право на эти слова может дать вам только один поступок?
Он остановился, потом пошел, вновь остановился.
— Какой?
— Вы должны последовать за Игорем…