— Гренобль и Лион верны королю, города эти воздвигнут перед ним непреодолимую преграду.
— Гренобль с радостью распахнет перед ним ворота; весь Лион выйдет ему навстречу. Поверьте мне, мы осведомлены не хуже вас, и наша полиция стоит вашей. Угодно вам доказательство: вы хотели скрыть от меня свой приезд, а я узнал о нем через полчаса после того, как вы миновали заставу. Вы дали свой адрес только кучеру почтовой кареты, а мне он известен, как явствует из этого, что я явился к вам в ту самую минуту, когда вы садились за стол. Поэтому позвоните и спросите еще прибор; мы пообедаем вместе.
— В самом деле, — отвечал Вильфор, глядя на отца с удивлением, — вы располагаете самыми точными сведениями.
— Да это очень просто; вы, стоящие у власти, владеете только теми средствами, которые можно купить за деньги: а мы, ожидающие власти, располагаем всеми средствами, которые нам дарит самоотвержение и преданность.
— Преданность? — повторил Вильфор с усмешкой.
— Да, преданность; так для приличия называют честолюбие, питающее надежды на будущее.
И отец Вильфора, видя, что тот не зовет слугу, сам протянул руку к звонку.
Вильфор удержал его.
— Подождите, отец, еще одно слово.
— Говорите.
— Как наша полиция ни плоха, она знает одну страшную тайну.
— Какую?
— Приметы того человека, который приходил за генералом Кенелем в тот день, когда он исчез.
— Вот как! Она их знает? Да неужели? И какие же это приметы?
— Смуглая кожа, волосы, бакенбарды и глаза черные, синий сюртук, застегнутый доверху, ленточка Почетного легиона в петлице, широкополая шляпа и камышовая трость.
— Ага! Полиция это знает? — сказал Нуартье. — Почему же в таком случае она не задержала этого человека?
— Потому что он ускользнул от нее вчера или третьего дня на углу улицы Кок-Эрон.
— Недаром я вам говорил, что ваша полиция — дура.
— Да, но она в любую минуту может найти его.
— Разумеется, — сказал Нуартье, беспечно поглядывая кругом, — если этот человек не будет предупрежден, но его предупредили. Поэтому, — прибавил он с улыбкой, — он изменит лицо и платье.
При этих словах он встал, снял сюртук и галстук, подошел к столу, на котором лежали вещи из дорожного несессера Вильфора, взял бритву, намылил себе щеки и твердой рукой сбрил уличающие его бакенбарды, имевшие столь важное значение для полиции.
Вильфор смотрел на него с ужасом, не лишенным восхищения.
Сбрив бакенбарды, Нуартье изменил прическу; вместо черного галстука повязал цветной, взяв его из раскрытого чемодана, снял свой синий двубортный сюртук и надел коричневый однобортный сюртук Вильфора, примерил перед зеркалом его шляпу с загнутыми полями и. видимо. остался ею доволен: свою палку он оставил в углу за камином, а вместо нее в руке его засвистала легкая бамбуковая тросточка, сообщавшая походке изящного помощника королевского прокурора ту непринужденность. которая являлась его главным достоинством.
— Ну что? — сказал он. оборачиваясь к ошеломленному Вильфору. — Как ты думаешь, опознает меня теперь полиция?
— Нет, отец, — пробормотал Вильфор, — по крайней мере надеюсь.
— А что касается этих вещей, которые я оставляю на твое попечение, то я полагаюсь на твою осмотрительность. Ты сумеешь припрятать их.
— Будьте покойны! — сказал Вильфор.
— И скажу тебе, что ты, пожалуй, прав; может быть, ты и в самом деле спас мне жизнь, но не беспокойся, мы скоро поквитаемся.
Вильфор покачал головой.
— Не веришь?
— По крайней мере надеюсь, что вы ошибаетесь.
— Ты еще увидишь короля?
— Может быть.
— Хочешь прослыть у него пророком?
— Пророков, предсказывающих несчастье, плохо принимают при дворе.
— Да, но рано или поздно им отдают должное; допустим, что будет вторичная реставрация; тогда ты прослывешь великим человеком.
— Что же я должен сказать королю?
— Скажи ему вот что: "Ваше величество, вас обманывают относительно состояния Франции, настроения городов, духа армии; тот, кого в Париже вы называете корсиканским людоедом, кого еще зовут узурпатором в Невере. именуется уже Бонапартом в Лионе и императором в Гренобле. Вы считаете, что его преследуют, гонят, что он бежит; а он летит, быстрый, как орел, которого он нам возвращает. Вы считаете, что его войско умирает с голоду. истощено походом, готово разбежаться: оно растет как снежный ком. Ваше величество, уезжайте, оставьте Францию ее истинному владыке, тому, кто не купил ее, а завоевал; уезжайте, не потому, что вам грозит опасность. ваш противник достаточно силен, чтобы проявить милость, а оттого, что потомку Людовика Святого унизительно быть обязанным жизнью победителю при Арколе. Маренго и Аустерлице". Скажи все это королю, Жерар, или. лучше, не говори ему ничего, скрой от всех, что ты бы. I в Париже, не говори, зачем сюда ездил и что здесь делал: найми лошадей, и если сюда ты скакал, то обратно лети: вернись в Марсель ночью, войди в свой дом с заднего крыльца и сиди там, тихо, скромно, никуда не показываясь. а главное — сиди смирно, потому что этот раз. клянусь тебе, мы будем действовать как люди сильные, знающие своих врагов. Уезжайте, сын мой. уезжайте, и в награду за послушание отцовскому велению, или, если вам угодно, за уважение к советам друга, мы сохраним за вами ваше место. Это позволит вам, — добавил Нуартье с улыбкой, — спасти меня в другой раз. если когда-нибудь на политических качелях вы окажетесь наверху, а я внизу. Прощайте, дорогой мой Жерар; в следующий приезд остановитесь у меня.