Обложка рукописного журнала братьев
Толстых «Детские забавы». 1835
У молодого Толстого был «проект заселения России лесами», о чем писал П. В. Анненков Тургеневу и получил от него такой ответ: «Удивили вы меня известием о лесных затеях Толстого! Вот человек! С отличными ногами непременно хочет ходить на голове. Он недавно писал Боткину письмо, в котором говорит: “Я очень рад, что не послушался Тургенева, не сделался только литератором”. В ответ на это я у него спрашивал – что же он такое: офицер, помещик и т. д. Оказывается, что он лесовод. Боюсь я только, как бы он этими прыжками не вывихнул хребта своему таланту». Толстой тогда и впрямь вернулся в литературу, но от «экологических» идей не отказался, и позже они стали важной частью его учения. Кстати, идея посадки лесов не оставляла литераторов и позднее, когда лес вырубался уже катастрофическими темпами. Продолжение этой темы мы наблюдаем, например, и у Чехова в «Дяде Ване», где доктор Астров «воплощал» идею молодого Толстого – сажал леса.
Многие отмечали, что в лице и во всей фигуре Толстого чувствовалась (как ни банально это звучит) та самая «близость к природе». Толстовец Евгений Иванович Попов, например, утверждал, что писатель «обладал очень тонким обонянием».
«Один раз, вернувшись с прогулки, он рассказал, что, проходя мимо орехового куста, он почувствовал, что пахнет земляникой.
– Я стал, как собака, принюхиваться, где сильнее пахнет, и нашел-таки ягоду, – сказал он…»
Толстой, как легко догадаться, любил собак и не только описывал их в романах (вспомним чудесную охотничью Ласку в «Анне Карениной»), но и пытался дрессировать их. Попов вспоминал: «В московском доме у Толстых был черный пудель, который часто приходил к Льву Николаевичу в кабинет, а потом сам выходил в дверь и оставлял ее открытой, чем прерывал занятия Льва Николаевича. Лев Николаевич так приучил его, что пудель стал сам затворять за собою дверь». Одной из любимых охотничьих собак Толстого была сеттер Дора, с которой он охотился на вальдшнепов. Однажды она ощенилась прямо на платье свояченицы Толстого Татьяны Берс, когда та, спеша на охоту и переодеваясь в амазонку, бросила платье на диване. Любимицей была и черно-пегая борзая Милка, попавшая в повесть «Детство». Николенька Иртеньев прощается с ней перед отъездом в Москву: «У дверей на солнышке, зажмурившись, лежала любимая борзая собака отца – Милка. ”Милочка, – говорил я, лаская ее и целуя в морду, – мы нынче едем, прощай!“»
Тот же Е. И. Попов приводит примечательный разговор с Толстым во время их путешествия пешком из московского дома в Хамовниках в Ясную Поляну. «Когда мы шли по шоссе (шоссе несколько раз пересекает железную дорогу) и спускались под гору, Лев Николаевич, указывая на лежавшую внизу деревню, сказал:
– Когда мы шли здесь с Колечкой и Дунаевым, вон из того двора выбежала визжа свинья, вся окровавленная. Ее резали, но не дорезали, и она вырвалась. Страшно было смотреть на нее, вероятно, больше всего потому, что ее голое розовое тело было очень похоже на человеческое.
В другом месте, когда спускались уже вечерние сумерки, на нас вылетел вальдшнеп. Он летел прямо на нас, но, увидавши нас, испугался и круто свернул и скрылся в лесу. Лев Николаевич сказал мне:
– А ведь по-настоящему ему бы надо подлететь к нам и сесть на плечо. Да так и будет».
Л. Н. Толстой на прогулке.
Фотография В. Г. Черткова. 1908. Ясная Поляна
Эти мечтания могут звучать странно в устах человека, который большую часть жизни был заядлым охотником. Кто читал сцены охоты в «Войне и мире» и «Анне Карениной», понимает, что так живо и естественно описать ее мог только тот, кто сам умел идти по следу зайца, стрелять вальдшнепов, травить волков и даже добивать раненых птиц самым что ни на есть охотничьим способом – воткнув им в глаз перо. Толстой таким и был большую часть своей жизни. Вообще, побывавшему на войне охота кажется детской забавой.
В 1865 году, в период работы над «Войной и миром» Толстой излагает в дневнике одно из важнейших своих наблюдений, которое во многом объясняет его мировоззрение. Приведем его: «17 марта. <…> Вчера увидел в снегу на непродавленном следе человека продавленный след собаки. Зачем у ней точка опоры мала? Чтоб она съела зайцев не всех, а ровно сколько нужно. Это премудрость Бога; но это не премудрость, не ум. Это инстинкт божества. Этот инстинкт есть в нас. А ум наш есть способность отклоняться от инстинкта и соображать эти отклонения. С страшной ясностью, силой и наслаждением пришли мне эти мысли». Вспомним знаменитую позднейшую проповедь «опрощения». Брать у природы ровно столько, сколько нужно для поддержания жизни. А любая роскошь – это ненужное, лишнее, противоречащее «инстинкту божества».