Холод хотел что-то спросить и посмотрел на Доцента, но Наум ответил за него, не дождавшись вопроса:
– Программа умерщвления «Т четыре» или «Тиргартенштрассе», – он почесал подбородок, – в общем, когда всех неполноценных на их взгляд, начиная с детей трехлетнего возраста…того… Ну сам понял.
– Не понял, – Холод покачал головой, – к нашей-то истории все это какое отношение имеет.
– В принципе никакого, – Доцент пожал плечами, – с установлением советской власти в Эстонии все эти опыты прекратились, а психушку превратили в обычный дурдом, который просуществовал всего год, а потом немцы вернулись и занялись карательной психиатрией с людьми неарийского происхождения. Что они там творили – сложно сказать, – Доцент покрутил фотографию замка на столе, – документы все уничтожены, эта история забыта…
– Но ничего хорошего точно, – закончил его мысль Наум.
Доцент кивнул и продолжил:
– В общем, после войны попытались сделать там показательную психиатрическую больницу, но, как говорится, – Доцент развел руками, – помешала история этого места. И власти Эстонии ничего лучше не придумали, как построить там пионерский лагерь «Нейлаге».
– Чего? – в очередной раз удивился Холод.
– «Ласточка», – грустно улыбнулся Доцент, – говорят, детишки, которые там отдыхали, постоянно рассказывали про призраков замученных там психов. Так продолжалось до смутных девяностых. Потом там вроде как хоспис для наркоманов был совсем конченных… А где-то ближе к началу нулевых эту психушку-пионерский лагерь выкупили частные инвесторы, так что теперь «Ласточка» – это закрытый пансионат для лечения глубоких неврозов. За большие бабки, – Доцент покачал головой, – это особая лечебница, – лицо Доцента стало серьезным, – за стенами «Ласточки» не прячут больных. За ними скрывают тайны и преступления. Богатые наследники запихивают туда своих зажившихся престарелых родственников, мужья суют туда несговорчивых жен, претендующих на их деньги, опекуны – своих подопечных, – Доцент вздохнул, – чтобы распоряжаться всем их имуществом. Да даже правительство иногда отправляет туда оппозиционеров. Полиция определяет туда преступников, когда понимает, что они могут избежать наказания, – Доцент посмотрел на Холода с Наумом, – короче, по факту это тюрьма, где отбывают пожизненные сроки и приводят в исполнение несуществующие смертные приговоры. Выхода из нее два…
– Вперед ногами? – Холод посмотрел на Доцента, – это, я так понимаю, первый. А второй?
– Тоже вперед ногами, только со сломанной психикой и свернутыми набекрень мозгами, – улыбнулся Доцент, – владелец этого заведения получает деньги от заинтересованных лиц. Всё, что там происходит оплачивается родственниками или друзьями в кавычках того, кого там держат. Там бессилен закон, потому, что там всё по закону. А от посторонних охраняет не стена, а деньги. Там всё куплено – полиция, местные власти и даже армия НАТОвский контингент. Владелец следит не только за пациентами, но даже за своим персоналом. Легче из тюрьмы свалить, чем устроить оттуда побег. Врачам и охране платят огромные деньги всего за одну обязанность – никогда не покидать стены лечебницы за время службы там. А служат они там десятилетиями. Доктора без семей, вместо охраны наемники…
– На всю жизнь? В этом дурдоме? – удивился Наум.
– Обеспеченная старость – главный мотив. Попав в штат лечебницы, моно забыть о нужде навсегда. Но отбор очень тщательный, – Доцент щелкнул языком, – никакие рекомендации, просьбы, знакомства… Только личное собеседование с хозяином этого заведения. Что творится там – не знает никто. Но если ты попал в «Ласточку», – Доцент серьезно посмотрел на Наума и Холода, – значит ты исчез навсегда. И я не понимаю, откуда у «Триумвирата», – Доцент взял папку со стола, – информация об этом человеке. Хотя, я о нем тоже кое-что накопал. По крайней мере я точно знаю, что он существовал и это не очередная фантазия наших хозяев, – Доцент горько вздохнул.