Но потом словно треснуло во мне что-то — и после выхода из тюрьмы вела себя уже пассивней, и пила, и нюхала кокаин, ничего не пытаясь предпринять, выжидая, каким будет следующий удар, не пытаясь вычислить его, определить и опередить. Может, потому, что с каждым моим шагом опасностей становилось все больше? Не потому ли, что каждый новый человек, притянутый мной на мою орбиту, — охранники, Ханли, Джо — одновременно и помогал мне, и представлял собой угрозу, потенциального разоблачителя, свидетеля против меня, шантажиста?
Не могу сказать, что я в тот момент думала, что все за меня решит случай — не верила я в удачу, но и в неудачу тоже не верила. Просто затихла, трепыхаясь, лишь когда меня начинали дергать полиция и ФБР — словно работая на старых, подсевших батарейках, — а так предпочитала уходить из реального мира, зная при этом, что по возвращении в него проблем меньше не станет.
И перед тем, как окончательно отключиться после получения Ленчикова письма, сказала себе, что целиком и полностью вверяю себя судьбе — что больше не считаю себя ни выше нее, ни даже равноценной ей. И коль скоро я признаю, что она сильнее и нет рядом героя, который мог бы меня спасти — так пусть она решает все: либо вытаскивает меня, либо топит к чертовой матери, бесповоротно и навсегда..
Глава 2
…Сон алкоголика короток и тревожен. И в подтверждение этой истины снится мне в коротком дневном забытьи все та же самая карусель, которую часто себе представляю, — безумная карусель, на которую не слишком сложно купить билет и встать в очередь желающих прокатиться с ветерком. А очередь двигается быстро — потому что то один, то другой наездник выбывает из игры.
А лошади — простые и некрашеные для начинающих, золоченые и расписные для более проворных игроков — то тащатся медленно, то несутся вскачь, каждая в своем темпе. Седоку ведь только кажется, что это он ею управляет — на самом деле все наоборот. И даже покорная изначально лошадка может вдруг ожить и выкинуть какой-нибудь трюк — встать на дыбы, к примеру, сбросив седока себе под ноги, или упасть на колени, кинув его через голову под свои копыта и копыта бегущих следом. И все, что может седок, — это быть максимально готовым к неожиданным поворотам и не расслабляться, даже когда лошадь медленно тащится по прямой.
Здесь даже рассчитывать нельзя ни на кого. Вернее, можешь по желанию начинать игру вместе с командой сподвижников, но чья-то лошадь едет быстрее, а чья-то — медленнее, кто-то получает больше очков и призов за победы на промежуточных этапах, а кто-то — меньше, и карусель пробуждает даже в дружественных седоках зависть, и в итоге каждый оказывается сам за себя. И когда погибает один, остальные точно так же движутся дальше — смерть товарища не говорит им, что надо бы спешиться и сойти с дистанции, — просто ему не повезло, вот и все. Да и сойти с дистанции уже нельзя: карусель тебя не отпустит, ты принадлежишь ей, и, даже если продержишься очень долго и соберешь максимальное количество очков и призов, отказаться от продолжения игры все равно не удастся. И будешь скакать дальше, и рано или поздно…
И прогнозы, и теоретические выкладки в этой игре — дело неблагодарное. Можно сколько угодно рассуждать о том, что вот с тем наездником надо бороться так, а этого можно обойти на крутом повороте, а тот должен испугаться борьбы и отстать, а с этим следует потягаться в самом конце — но на деле любой из них может сыграть не по правилам, может подкупить остальных, или просто вытолкнуть тебя из седла, когда поравняешься с ним, или покалечить неожиданным и резким движением твою лошадь. И бесполезно взывать к честности, к английскому джентльменскому понятию “фэйр плэй” — здесь игра идет на деньги и на выживание, и ждать благородства и честного соперничества, рассчитывать на то, что твои коллеги-конкуренты будут вести себя по-джентльменски, как минимум, глупо. С такими мыслями тут долго не протянешь.
А мне снится, что лошадь подо мной — красивая, изящная, вырезанная мастером, как и подобает игроку со стажем, выигравшим не один заезд у опасных соперников, — шла еле-еле и вдруг понесла, и я вцепляюсь судорожно в деревянную гриву, и трещат ломающиеся ногти, и пальцы, побелевшие от напряжения, начинают уставать. И хватка слабеет, и я уже не контролируя ее совсем — я просто жду почти равнодушно, устав от страха, когда же она кончится для меня, эта гонка. И думаю про себя с горечью, что я так рассчитывала все, обдумывала тактику, пыталась проникнуть в психологию соперников, столько боролась, но вот все кончается и для меня. И держусь уже машинально, просто потому, что не могу позволить себе разжать пальцы, проявляя безволие, — но знаю, что хватит меня ненадолго, и вот-вот…