Мари, привыкшая к шумному движению дворов, к ухаживанию любезных кавалеров, нашла бы пять лет раньше чрезвычайно скучным подобное жилище. Но эта знаменитая красавица достигала тридцатишестилетнего возраста; хотя она была еще очень хороша и увлекательна, однако чувствовала в груди охлаждение жара, долго бывшего неисчерпаемым, который дозволил ей принимать и с одинаковой быстротой разбивать столько цепей любви. Она чувствовала, что ослабела; немало от продолжительного, ревностного служения Киприде. Подруга Анны Австрийской увидела себя без особого сожаления, заключенной в Гарделе с красавцем Горвиллем. Ибо наконец преобразование женщины, так любившей похождения, не может быть безусловным в тридцать шесть лет.
В глубине провинции Мари испытывала род блаженства, которого никогда не знала, счастье, которое ощущают, живя на лоне природы, решившись пользоваться ее щедрыми благодеяниями. Изгнанница дворцов научилась любоваться и восходом солнца и щебетаньем птичек, и расцветом розы, и видимым почти произрастанием травы; тихие вечера долины освоили ее со своей прелестью; песни полян показались ей гармоничным, и она сознала мысль истинного величия при виде грозной бури, или неба, усеянного звездами. Надобно ли прибавлять, что герцогиня почувствовала в себе новый источник наслаждений; Горвилль, сделался в Гарделе более обольстительным обожателем, чем его предшественники; его любили более всех. Изгнанница осознала философскую истину: ей показалось очевидным, что общества с и их шумом, изысканностью, претензиями, суетливостью, удовольствиями составляют лишь, искусственную жизнь, исполненную ошибок, обольщений с пошлой, дорогой, часто с опасной приправой, которая, желая украсить природу, искажает и унижает ее.
Но есть в нас страсть, которой ничто погасить не в состоянии; она кладет на сердце горячее, неизгладимое клеймо… и эта страсть – мщение. Фортуна Ришельё смущала сон Мари, тревожила ее деревенскую любовь, не давала заниматься чтением, примешивала желчь к краскам, которые набрасывала она на полотно и сопровождала ее постоянно во время прогулок. Вредить кардиналу было настоятельной потребностью ее жизни. Проходя однажды через холм, противоположный тому, на котором стоял ее замок, она нашла пищу этой неутолимой страсти.
Мари сидела на траве под тенью развесистых дубов. Она с наслаждением отдыхала после продолжительной прогулки, как из кустарников показался человек, и шел прямо к ней, не видя ее, – так он занят был чтением в полголоса. При виде, одежды пустынника, Мари ощутила сильнейшее любопытство. Она впрочем, не решилась обратиться к человеку, который сам, не заговорил с ней. Но вот он поднял голову и вполне показал свое лицо. Внезапно резкий крик раздался в горах и герцогиня без чувств упала на землю.
Когда герцогиня очнулась, то страшный пустынник крепко прижимал ее к сердцу; он давал ей нюхать небольшой флакон и раскрытые глаза Мари помешали ему напечатлеть совершенно по-светски на бледных еще губах Мари поцелуй, который, по-видимому, не был первым.
– Господи! Спаси! – воскликнула госпожа Шеврез, готовая снова лишиться чувств. – А ты, привидение или демон, беги, оставь меня в покое!
Успокойтесь, герцогиня, пожалуйста, успокойтесь; я не обитатель могилы и не слуга сатаны, а обыкновенный смертный, которого вы знали.
– Как! вы сами! Блистательный, остроумный, в особенности нежный, смелый…
– Герцогиня, не называйте ни имени, ни титулов, а я готов дать вам осязательное доказательство подлинности.
– Если бы я в этом сомневалась, то ваши слова разуверили бы меня.
– Какая приятная встреча! Но разговор наш не может продолжаться здесь. Везде, где только находитесь вы, милая герцогиня, у кардинала есть глаза; и я слишком рискую возбудить внимание. Вы знаете, что меня ожидает, если я попадусь в когти красному коршуну. Моя пустыня в нескольких шагах по другую сторону холма; пойдемте, нам многое надобно сказать друг другу.
– Как, отец мой! Женщина в вашем приюте?
– О, репутация моего благочестия неуязвима: в глазах добрых поселян я делаю почти чудеса и вы не будете принуждены им верить.
– Всегда одинаков!
– Не знаю в точности, надобно проверить.
Через четверть часа ходьбы герцогиня и пустынник подошли к хорошенькой хижине, построенной на противоположном склоне холма. Положение это совсем не было дико: с порога пустыни взор обнимал громадное пространство, вид которого, казалось, скорее, возбуждал развлечение нежели сосредоточенность. В голубой дали виднелся Сомюр. Внутри хижины, устланной соломенными циновками, вся мебель состояла из трех темных ивовых стульев, небольшого грубой работы стола; полки, установленной деревянными чашками и тарелками, и двух тюфяков, набитых мохом на полу. Единственным украшением этого скромного жилища было большое деревянное распятие, возле которого висела кропильница. Но, отворив дверь, которая для толпы сообщалась с моленной, пустынник ввел госпожу Шеврез в другую, комнату, сперва темную, но когда она осветилась при помощи отворенного ставня, то герцогине представился будуар, которому позавидовали бы в Лувре.