Отец Коссен духовник короля, втайне ненавидел кардинала, который унижал его при многих обстоятельствах. Духовник этот был иезуит, а, следовательно, нечего и говорить, это он пользовался настоящими бедствиями с целью повредить противнику. Людовика легко было убедить, потому что события громко говорили за себя, и он тем охотнее слушал доносчика, что речи его совпадали со словами фрейлины Анны Австрийской, девицы Лафайэтт, которую этот государь любил иногда по-своему. Толкаемый по скату своей фортуны, Ришельё готов был низринуться в пропасть, изрытую ему госпожою Шеврез. В эту самую минуту герцогиня, соединив Европу против своего могущественного врага, приготовляла непреодолимое средство обеспечить его погибель. Бесчисленные шпионы, и сторожившие замок Гарделльи, ничего не могли поделать против этой интриги: ведомая без шума и без движения, она, однако же, связывалась с парижскими событиями посредством таких искусных нитей, которых усмотреть было невозможно. Одним словом Ришельё падал и упал бы со стыдом, если бы отец Жозеф не поддержал его.
Рука помощи, протянутая капуцином человеку, которого он ненавидел, которого опрокинул бы с удовольствием в другое время, удивляла людей, знавших пламенное честолюбие серой эминенции. Поведение его действительно могло казаться необъяснимым, ибо отец Коссен, эксплуатируя в имя неба тайное неудовольствие, питаемое Людовиком ХIII к кардиналу, указывая государю на гибельные последствия, какие могла навлечь опасная политика этого государственного человека, Коссен уговорил короля отделиться от него и назначить ему в преемники того же самого отца Жозефа. В эту эпоху Кромвель, тайный союзник монаха, обещал ему пробраться до Парижа во главе десяти тысяч отважных воинов для поддержки его, согласно с прежним условием, заключенным против падавшего министра. Наконец принцы крови, вельможи и влиятельные дворяне, толпившиеся в келье францисканца, уговаривали его целую ночь вырвать кормило правления у красного деспота; в то время, когда они пойдут прогонять чужестранцев за границу. Жозеф упорно отвергал предложения английского реформиста и французского дворянства; но соглашался принять должность первого министра, с условием, чтобы его назначение оставалось втайне две недели. Эта предосторожность была по сердцу робкому Людовику ХIII; он обещал свое согласие. Запасшись патентами, Трамблай однажды утром явился в кардинальский дворец, пройдя сквозь шумную толпу осаждавшую Ришельё.
– Что же, монсеньер, сказал он тоном, скорее повелительным, нежели покорным: – что вы делаете? Неужели ваша эминенция засыпает при шуме бури, или вы боитесь за свою голову?
– Осторожность, отец Жозеф, подает иногда лучшие советы, нежели смелость: неужели вы хотите; чтобы для проезда через город я велел своим мушкетерам разогнать чернь, окружающую мой дворец? Нет, это значило бы подливать масло на огонь.
– Клянусь всеми святыми! я далек, чтобы советовать вам действие, столь противное вашему, спасению, власть правителей близка к падению, если они принуждены употреблять силу против народа, из которого и происходит вся сила: тогда она скоро возвращается к своему средоточию, как воды в океан.
– Что же мне делать по-вашему, отец Жозеф?
– Показать парижанам единственную вещь, внушительную мятежным массам – решимость, которая выше страха.
– Отец мой, совет, кажется странным в то время, когда несправедливая чернь, возбуждена нашими несчастьями и мои враги охотно сняли бы мою голову.
– Если бы было так, то неужели вы думаете, что эти стены служили бы вам надолго оплотом? Вы смело судите о народном гневе, и ошибаетесь, считая народ несправедливым. Он не решил вашей гибели; в противном случае вы давно перестали бы существовать. Он вас не любит, но великие заслуги вашего министерства не ушли от его внимания. Проезжайте по улицам, я отвечаю за вашу жизнь.
– Это благоразумно сказано, монсеньер, заметил Булльон, только что назначенный главноуправляющим финансами, который был в это время в кабинете: – и если ваша эминенция позволите, я сяду на лошадь и очищу вам путь через толпу.
– Поезжайте, и Бог да покровительствуем вам; отвечал Ришельё.
В то время, когда храбрый финансист исполнял свое смелое намерение, отец Жозеф доказывал кардиналу, что можно скоро поставить на ноги многочисленную армию и прогнать испанцев.