«Прощай, обнимаю тебя с чувством истинного счастья, которым тебе обязана».
Через три месяца после памятного вечера Анна Австрийская объявила окружающим дамам о своем интересном положении. В то время королева часто требовала своего духовника, Бернара, нередко виделась в монастыре Визиток с Луизой Лафайетт, которой оказывала большую дружбу. Один босой кармелит, впадавший в экстаз пророчества, возвестил в то же время об интересном положении королевы.
Подумывали объявить королю об этом счастливом событии; но королева хотела держать его еще в тайне, из боязни, чтобы третий выкидыш не обманул надежд, питаемых заблаговременно… Но невозможно было долее скрывать чрезмерного развития талии Анны Австрийской: не прошло и девяноста дней, а она уже казалось словно, беременна полгода. В этом необычном положении королеве недоставало госпожи Шеврез и всякий раз, когда ей говорили о ее положении, она краснела и заводила речь о другом. Она вскоре впрочем, потеряла эту опасную привычку по настояниям верной своей Бригитты.
Наконец, в конце марта, уведомили короля. Людовик XIII так обрадовался, что ни малейшее подозрение не нарушало его блаженства.
По всему королевству разосланы были приказания отслужить молебствия.
Король велел устроить пышную церемонию и процессию в соборе Богоматери. Государь, не выезжавший из Сен-Жермена, не мог присутствовать при этом торжестве; но тем не менее, представлено было все величие трона. Кардинал Ришельё появился в соборной церкви именно в королевской обстановке: его эминенции приготовили такое же кресло, такой же аналой, как и для государя; бархатный фиолетовый ковер, разостланный на полу, отличался от королевского только тем, что на нем не было лилий. Гордый министр, о прибытии которого возвестили звуки труб, барабанов и органов, вступил в храм в сопровождении телохранителей. Едва он занял свое место, как его окружили толпы высших сановников, офицеров, пажей. Только короны недоставало, для дополнения королевского величия его эминенции. Этот блеск был величайшей бестактностью: неосторожный триумфатор должен был чувствовать, что он слишком уже открыто овладевал прежде срока слабой долей величия, которую оставлял Людовику XIII. Когда, дети послушны, не надобно отжимать у них игрушек. Притом же Ришельё плохо выбрал минуту играть в короля и поэтому номинальный государь сделал ему на другой день строгий выговор.
В конце этой пародии случилось обстоятельство, которое могло сделаться кровавым, но которое, за отсутствием подходящего оружия, сделалось смешным.
В момент, когда процессия устанавливалась в порядок, президент счетной палаты стал по левую сторону парламентского президента. Вдруг, несмотря на святость места, поднялся жаркий спор между двумя учреждениями; парламентские утверждали, что начальник палаты должен был идти сзади парламентского президента, другие настаивали на противном. Скоро спор дошел до такой степени, что от слов перешел к ударам; сперва, полетели бархатные шапки, но окончилось рукопашной схваткой. Толпа сгустилась. Слышно было, как трещало платье, и церковный пол усеялся обрывками, и многие руки, освободившись от широких рукавов, наносили по вражеским лицам удары кулаками, подобно извозчикам. Мушкетеры его эминенции укротили эту схватку; но кардинал удалился с яростью, видя, как овация, которую он готовил для себя, превратилась в скандальную драку.
Бой, при более и странных обстоятельствах, происходил в то же время и под влиянием такой же первоначальной причины. За три часа до рассвета один дворянин, закрывая подбородок широким плащом, нахлобучив на глаза шляпу, белое перо которой нагибалось ему на лицо, выходил с большой осторожностью из отеля Шеврез, необитаемого в то время. Он шел рассеянно в темноте, как почувствовал, что его толкнул* кто-то, очевидно рассеянный подобно ему, идя навстречу.
– Чтоб черт побрал увальня! воскликнул последний: – разве, ты не можешь идти, не толкая единственного христианина, который проходит по улице в этот час ночи.
– Тише, отвечал дворянин с белым пером: – слишком дерзко сказано со стороны нахала, которому я мог бы повторить то же самое.