Уже новый Петр пустынник, Жозеф, сумел задумать и почти осуществил другой крестовый поход. В Италии, Испании благочестивые государи взволновались при звуках его голоса, который считали вдохновенным. Вооруженные народы готовы следовать в центр Оттоманской империи. Герцог Неверский и Мантуанский, генералиссимус крестоносцев, собрал пятьдесят тысяч человек, которым должны были помогать валахи, молдаване и другие народности, задавленные полумесяцем. Наконец по плану отца Трамблай германцы и поляки должны были атаковать султана с сухого пути, в то время как испанцы, итальянцы и французы сделали бы высадку в Море. Людовик XIII, государь, которого легко было уверить, видел уже султана торжественно ведомым на Королевскую площадь. Но Ришельё весьма основательно, думал, что время священных нашествий прошло; он знал, что политические цепи составлялись из других звеньев, нежели религиозные верование, и что в необходимости, уже им сознанной, образовать европейские семейства «крещенье или смерть» было весьма плохим дипломатическим аргументом. Министр льстил мечтанием отца Жозефа, когда имел надобность в услугах этого фанатика, влиянием которого ловко пользовался в путешествиях, предпринимаемых последним для усиления крестового похода. Но как только этот агент перестал быть полезен для кардинала, – Ришельё отказал в своей помощи крестоносцам; впоследствии они разделились, соскучившись ожидать бесполезных субсидий, обещанных кардиналом, но который однако же твердо решился не высылать их.
Его эминенция тогда тесно привязался к отцу Жозефу, познание и опытность которого могли быть очень полезны его извилистой политике. Мрачный, непоколебимый, бесчувственный, как все ханжи, этот капуцин шел к цели, не обращая внимания на соображения, которые обыкновенно взвешивают: умные люди: он все ломал на пути, чтобы достигнуть своего скорее и вернее. Поэтому кардинал пользовался им в особенности в самых крайних обстоятельствах: жалок был этот дворянин, который между собой и министром видел вмешательство серой эминенции[13]: это служило доказательством, что он имел несчастье впасть в немилость, а этот страшный советник редко верил невинности.
Между тем, выказывая всю преданность первому министру, Жозеф его ненавидел. Постоянно веря в некоторые откровение – пламенные мечты фанатизма, этот монах не мог простить Ришельё за то, что он парализовал крестовый поход. Под этим морщинистым челом вырабатывалась мысль – опрокинуть этого государственного человека: он считал себя достаточно великим и достаточно сильным, чтобы заменить его. Но одаренный неутомимою настойчивостью, он решился ожидать, пока этот колосс будет поколеблен длинным рядом годов и лихоимством. «Тогда, говорил он в уединении своей кельи в бессонные ночи: – власть натурально перейдет ко мне в руки; тогда, господствуя над самой храброй нацией в мире, я вооружу сына гугенота Генриха IV крестом, который в руке его превратится в скипетр вселенной. Мимоходом я опрокину этот мнимый св. престол, где верховный левит дремлет в роскоши и бездействии, и с тиарою на голове, с мечем крестоносца в руке; я докончу истребление еретичества. Религия, или скорее глава ее восцарствует, как он должен царствовать без земного соперничества, без препятствий, без раздела.
Таков был человек; которого мы оставили стоящим в кабинете кардинала-министра и который явился с покорностью по приказанию его эминенции, в ожидании обладания вселенной. Но Ришельё не ошибался на счет этого коварства, ежеминутно обнаруживавшегося и свирепым взглядом, и восстанием его свирепых инстинктов Тонкий политик угадывал усилие Жозефа, какие употреблял последний, склоняясь в ярмо; он его боялся и наблюдал за ним каждую минуту.
Ришельё едва заметил этого советника – так живо и глубоко было его волнение; он просидел задумчиво около четверти часа, склонив голову на руки, когда капуцин, соскучившись ожиданием, решился заговорить первый.
– Я здесь, – сказал он глухим и протяжными голосом… – Я исполнил приказание.
– А, это вы, отец Жозеф! Подойдите. Появились новые враги и опасность очевидна.
– Я это вижу очень хорошо, ибо вы меня потребовали… Ваша эминенция пользуетесь мною, как моряки якорем во время бури… Я слушаю, монсеньер… Но поторопитесь – что вы мне хотели сказать: эта безумная музыка, доходящая до моих ушей, эти светские духи, которыми даже напитана, ваша симарра, душат меня. В чем дело?
13
Название, данное при дворе отцу Жозефу, с тех нор, как начали говорить о его посвящении в кардиналы.