Вдовствующая королева замолчала и удалилась. Но вчера вечером король, рассердившись на настойчивость, с которой осмеливались приступать к нему, сам заговорил об этом предмете при многочисленном собрании.
– Право, я не понимаю, сказал он: – каким образом особы, которые сами жили весьма свободно, могут судить поступки других потому только, что наслаждения удаляются от них; они бесятся, что есть люди, которые, могут наслаждаться… Так уж создан свет; когда мы утомимся от любви, то в свою очередь, сделаемся ханжами и будем читать проповеди.
Король не ограничился этим, и как бы желая подкрепить свои слабости примерами, начал злословить, всех придворных дам.
– Взгляните на госпожу, Шеврез, продолжал он: – никто смелее ее но говорит о любовных похождениях женщин и никто не имел их больше ее… Еще герцогиня Эгильон, принцесса Кариньян и столько других! Право, волокитство существовало всегда и будет существовать постоянно. Если есть женщины, о которых не говорят, то потому, что они обделывают свои дела более тайным образом и с людьми незначительными.
Потом король назвал еще госпож Люинн, президента Тамбонно, принцессу Монако, Пегиллена и многих других. И король, которого этот длинный список грешниц и грешников привел в хорошее расположение духа, смеялся от чистого сердца. Однако придворные дамы, который не могли угадать, где остановится его величество, ушли одна по одной, за исключением женщин, которых возраст гарантировал от королевских воспоминаний.
Глава VIII
Описание совета под председательством Людовика XIV. – Строгость короля, относительно одежды министров. – Обыкновенный убор этого государя. – Изображение карусели 1662. – Адам Билло, столяр-поэт в Невере. – Испанское письмо, найденное в постели королевы. – Все министры на ногах но этому случаю. – Благоразумное поведение короля. – Странная игра интриги. – У беседок есть уши. – Корсиканцы и герцог Креки. – Гнев короля; удовлетворение, потребованное от римского двора. – Жалобы Монсье королю на неверности Мадам. – Кареты в пять су. – Ссылка Мадемуазель. – Выкуп Дюнкирхена и Мордаи. – Въезд короля в этот купленный город.
Совет собирается раз в неделю; часто он длится по пяти часов, из которых два или три посвящены делу Фуке. Заседания серьезны и далеко рознятся от тех, какие бывали при кардинале. Этот министр председательствовал в совете в то время, как его брили, а иногда играя со своей малиновкой или обезьяной, лукавым животным, которое царапало парики членов и обнажала лысые головы последних. Только один король сидит в заседаниях; все министры, присутствуют стоя. Канцлер находится по левую руку его величества; если хочет он облокачивается на балюстраду кровати. Все прочие размещаются безразлично. Государственный секретарь-докладчик стоит против, государя; если ему надобно писать, он садится на конце стола, поставленного среди комнаты, но как только кончит, встает немедленно. Лионн, передававший мне это, много страдает от невозможности присесть; с некоторых пор он пытается опираться на наличник камина, и так как король не заметил ему этого, то он и продолжает свою выдумку.
Людовик. XIV требует, чтобы министры и государственные секретари являлись в совет не иначе, как в изысканном костюме; однажды он строго выговаривал Кольберу за небрежность в одежде.
– Государь, отвечал генеральный, контролер: – прошу ваше величество простить меня – я готовил спешный доклад.
– Важнее всего, господин Кольбер, достоинство престола.
Между тем сам Людовик XIV одевается не очень пышно; напротив, в его уборе заметна простота; платье его темных цветов с узеньким шитьем, которое никогда не покрывает даже швов его талии, хотя это вообще принято у знатных вельмож. Его величество часто надевает одежду из гладкого бархата с золотыми пуговицами. Жилет у него суконный или атласный, богато вышитый, красного, голубого или зеленого цвета. Шляпа обшита испанскими кружевами и украшена белым пером. Никогда он не носит колец, но и пряжки на башмаках и на подвязках, а также и на шляпе – обделаны богатыми алмазами. Под кафтаном Людовик ХIV надевает голубую ленту; только при больших торжествах он повязывает ее сверху и тогда лента украшена драгоценными камнями.
Сегодня я присутствовала на великолепнейшем и бесполезнейшем празднестве, какое когда-либо видано в Париже: это была карусель, данная королем на большой площади между Лувром и Тюильри[28]. Бойцы были разделены на пять кадрилей – резкая смесь народов и эпох, в которой обращалось только внимание на пышность костюма. Король находился во главе римлян; Монсье предводительствовал персиянами; герцог энгиэнский шел с индийцами; принц Конде в чалме фигурировал между турками; немного дикий любитель приключений, романический и во всем оригинальный герцог Гиз – избрал себе костюм американцев. Окружность всей площади была застроена скамьями, покрытыми дорогой материей; против Луврских. ворот возвышалась ложа, покрытая фиолетовым бархатом, усеянным золотыми лилиями. Полы этого богатаго шатра были приподняты толстыми золотыми шнурами; на оконечностях которых на витых лентах висели желуди. Сверху блистел герб Франции на вызолоченном серебряном щите. Там сидели обе королевы и эта несчастная Генриетта Французская, супруг которой несколько лет назад сложил голову на эшафоте, воздвигнутом Кромвелем. Но празднество давалось не в честь этих высокопоставленных особ: среди трех тысяч дам, собравшихся вокруг площади, была одна, скрывавшаяся в толпе, которая, по мнению короля должна была приписывать себе эту блестящую дань. Она это знала, но скромно наслаждалась своим торжеством.