– Поторопитесь, друг мой: я заказала лошадей к полудню, и все эти костюмы должны быть примерены до моего отъезда.
– Я надеюсь, что любезность ваша не будет простираться до того, чтобы присутствовать при этой примерке.
– Может быть, я и заслужила эпиграмму, но завтра на королевском смотре похвалы его величества отомстят за меня.
Рота была собрана; мушкетеры примеряли обмундировку в то время как прелестная парижанка завтракала в квартире капитана. Наконец красавица уехала, увезя несколько пар штанов, слишком широких или узких, недостатки которых велела объяснить себе подробно.
На другой день на смотре король был поражен богатством второй роты мушкетеров, затмившей первую, Людовик ХIV чрезмерно удивился, что Артаньян, стесненные обстоятельства которого были ему хорошо известны, мог сделать подобную затрату, и спросил. – не обладал ли он волшебной палочкой. Артаньян отвечал, что судьба дослала ему нечто равносильное, и, не называя вдовы, объяснил в чем дело… Его величество сперва не хотел верить, но капитан поклялся в истине своих слов. Никогда, может быть, король не смеялся столько.
– Я дал бы тысячу луидоров, чтобы узнать, кто эта женщина! воскликнул он, нахохотавшись.
– Ах, государь, отвечал Артаньян, который при случае умел быть льстецом как и другие: – значит, вашему величеству угодно лишить ее достоинства бескорыстия.
Через три дня по отъезде дамы, поступок ее сделался известным по всей армии; но имя ее скрывалось под завесой таинственности, которой я не подниму: не было бы ни какой цели соблюдать целомудрие, если бы смешное привлекало его наравне с пороком к своему суду… Мушкетеры пользовались щедростью: нижнее платье свое они назвали штанами любви, а двор наименовал их детьми вдовушки.
Войска наши, однако же, делают чудеса: Шарлеруа, Армантьер, Сен-Вино, Фюрн, Ат, Дуэ, Уденард, форт Скарп, Куртрэ, менее нежели в два месяца покорены королевскими войсками. Его величество лично присутствовал при осаде Лилля. Под этой крепостью прорыты траншеи, и все единогласно утверждают, что король спускается в них, подобно простому гренадеру. Придворные постоянно упрашивают короля не подвергаться неприятельскому огню: несколько дней тому назад, при Тюрренне, упавшее ядро осыпало землю Людовика XIV, и маршал пригрозил оставить осаду, если король будет продолжать вести себя так неблагоразумно. Государь этот, подойдя, в виду всей армии, до оконечности палисада, уступил и собирался уходить.
– Государь, сказал старый герцог Шарост, удерживая его величество за руку: – господин Тюренн прав; но вино откупорено и надобно его выпить. Наденьте мою шляпу и отдайте мне свою: если испанцы будут целить в султан, они ошибутся, – а я ведь уже пожил на свете.
Король сознал справедливость этого совета; он в тот день оставался впереди, но на завтра рисковал уже менее.
Но вот малоутешительный оборот этой блестящей медали: при Монсье постоянно находится аббат Коснак, епископ Валенский; это его адъютант и проводник на пути славы. Огни укреплений отражаются на блестящей камилавке этого воинственного аббата, который каждое утро в траншеях раздает солдатам деньги от имени принца, и диктует вопросы, с которыми его высочество должен обращаться к рабочим. Король, удивленный успехами своего брата в военном искусстве, спросил недавно «кто столько научил его, кто советовал ему давать армии подобные движения»?
– Государь, отвечал Монсье: – это епископ Валенский.
– Советы его, возразил государь: – не слишком обязательны для меня; но относительно вас он советует недурно.
Вот мы и убедились, что Людовик XIV в своем семействе желает военной славы только для себя.
Из любезности ли, или из хвастовства, но испанский губернатор Лилля Бруай, каждое утро присылает королю льду.
– Попросите его, сказал однажды его величество посланнику: – прислать мне немного больше.
– Государь, отвечал кастильянец: – мой генерал сберегает лед, ибо надеется, что осада будет продолжительна, и боится, чтобы ваше величество не терпели в нем недостатка.
– Хорошо, хорошо, закричал посланному старик Шарост, находившийся тут же: – посоветуйте хорошенько Бруайю, чтобы он не следовал примеру губернатора Дуэ, который сдался как негодяй.
– Вы с ума сошли? воскликнул король с живостью, услыхав эти слова.
– Как, государь, отвечал герцог: – ведь Бруай мой двоюродный брат.
Несмотря на это приказание, Лилль сдался после девятидневной осады, и маркиз Белльфон назначен губернатором. Население этой крепости, по-видимому, мало расположено подчиняться игу завоевателя; оно принимает почти с грубой холодностью своих новых хозяев, которым его величество, особенно офицерам, предписал большую осторожность, так как последние собирались включить в число добычи хорошеньких обитательниц Лилля. Через неделю по вступлении войск в город, один гвардейский поручик простер слишком далеко покорность этому приказу: терпение его было таково, что «бей, но выслушай»! греческого вождя – ничто в сравнении. Офицеру этому, стоявшему с ротой на площади, встретилась крайняя надобность написать несколько слов. Он вошел к ближайшему булочнику и очень вежливо попросил его одолжить чернил, перо и листок бумаги. «В городе есть для этого особые лавки, отвечал нахально булочник: – обратитесь к ним и получите». Офицер отвечал, «что отказ сам по себе уже невежлив, но высказанный подобным образом, был просто груб». Едва он окончил это справедливое замечание, как булочник ударил его по лицу. Вы может быть, подумаете, что оскорбленный военный отвечал ударом шпаги, которым насквозь проколол своего противника? Ни чуть не бывало, капуцин не поступил бы иначе, как французский офицер. С раскрасневшейся щекой, расшатанными зубами он остановил двадцать мушкетов, которые прицелились в неосторожного булочника; громким голосом он приказал своим солдатам разойтись и оставался у двери булочной, пока они ушли до последнего. Эта черта невероятного почти хладнокровия нашла и сторонников и порицателей; число последних гораздо больше; но Белльфон, Лувуа и его величество находятся в числе первых: поручика произвели в капитаны. Городские старшины, арестовав булочника, выдали его оскорбленному головой. «Пусть он возвратится к своему семейству, отвечал последний: – я убежден, что он закажет и своим детям подражать подобной грубости». Слова достойные Сократа, но наш герой терпения может быть уверен, что потерял даром хороший пример.