Майса вздрогнула и побледнела. С языка уже готов был сорваться рассказ об Антуне, как вдруг ее обвинили в знакомстве с Хьельсбергом. Кровь снова прихлынула к ее лицу:
— Никто не может сказать обо мне, фру, что я непорядочная.
— К сожалению, йомфру Юнс, летом мы собственными глазами наблюдали, как вы смеялись и кокетничали с каким-то студентом в Клингенберге и позволяли себя угощать. С нами был мой сын Теодор. Должна признаться, мы просто глазам своим не поверили… Мы могли бы вообще не иметь с вами больше дела…
— Раз уж вы хотите знать, фру, — у Майсы из глаз брызнули слезы, — так я была там со своим знакомым, и вы не могли видеть меня с разными студентами. И он вовсе не угощает меня и не водит за свои деньги, — просто у него бесплатные билеты.
— Он собирается жениться на вас? — сухо спросила фру.
Майса смотрела на нее, открыв рот, изумленно и растерянно.
— Ведь он же студент, — с трудом выговорила она наконец.
— Я спрашиваю: вы что, помолвлены с ним и собираетесь выйти за него замуж?
— Он не может жениться, — заикаясь, объяснила Майса, — ему самому приходится пробивать себе дорогу, да и потом…
— Значит, вы сами признаете, какой характер носит ваша связь.
У Майсы перехватило дыхание, и она побелела как полотно.
— У него никого нет здесь, в городе… Он никого не знает, кроме меня, — сказала она с рыданием в голосе, — а я… я люблю его, фру, в этом я могу признаться.
Фру насмешливо прищурилась, и вокруг ее поджатых губ собрались мелкие морщинки:
— Надеюсь, вы не станете требовать от меня, йомфру Юнс, чтобы я разбиралась, насколько сильно вы увлечены им. Я хотела только, чтобы вы отдали себе отчет в последствиях вашего поведения…
Майса поняла, что приговор произнесен, и робко заглянула в глаза фру, надеясь под тяжелыми веками уловить хоть проблеск сочувствия. Тон фру стал размеренным и осторожным:
— Вряд ли вы предполагаете, что кто-нибудь в домах, где вас раньше принимали как члена семьи, захочет приглашать к себе такую… женщину, которая разгуливает в общественных местах со студентами и нисколько не уважает приличия…
Нет, сейчас она расскажет ей про Антуна! — всколыхнулось все в Майсе. Но тут же она взяла себя в руки. Если бы дело было только в том, что они видели в Клингенберге, фру не молчала бы об этом до сих пор… А сейчас им выгодно использовать этот случай. Разговор о пяти далерах ни к чему не приведет, только сильнее разозлит их…
— Это касается не только нас, но и всех наших знакомых, у кого вы шьете; их, несомненно, заинтересуют причины, из-за которых мы были вынуждены расстаться с вами…
В отчаянии Майсе ясно представилось, будто все дома, где она шила, окружили ее тесным кольцом и творят над ней суд; дверь за дверью захлопывается у нее перед носом, и она остается на улице без хлеба и без работы. Она понимала, что это значит…
Она вскинула на фру глаза, молящие о простом человеческом сочувствии, и на лице фру выступил легкий румянец, но ей надо было защищать сына.
— И хотя мы собственными глазами видели вас в парке, моя сестра все-таки решила взять на себя неприятную обязанность и узнать, что думают о вас там, где вы живете. Мы хотим составить о вас полное, исчерпывающее представление.
Майса почувствовала, как наглухо закрывается перед ней дверь их дома…
И так будет повсюду: у Торпов, у Скэу, у Брандтов, у Калнесов — у всех по очереди.
На мгновение у нее закружилась голова. Перед глазами все поплыло.
…От Дёрумов, думала она, они не узнают про нее никаких грязных сплетен… Но что толку? Она поняла по глазам фру, что все дело в Антуне…
Время от времени нога ее переставала управлять машиной, и она как бы впадала в забытье… Потом снова принималась шить, чтобы спастись от мыслей…
Раздавались звонки, приходили и уходили гости…
Принеся ей поднос с кофе, Лена смущенно смотрела в сторону, она, видно, понимала, что случилось неладное…
…А около пяти вернулась фрекен Раск…
Наверно, все выведала, сейчас выяснится, что она разузнала, уж это ей расскажут!
Временами в ней закипал гнев: их нисколько не трогает, что они втаптывают ее в грязь…
Прошла целая вечность, пока они шептались в комнатах…
«Хотела бы я знать, что она разнюхала, — негодовала Майса, — похоже, они растерялись!»
— Лена, вы бы приоткрыли дверь в столовую, а то у Майсы, вероятно, холодно.