После двадцать третьего ему позвонила мать и отчитала за то, что он не поздравил отца с днем советской армии. Сашке пришлось оправдываться, но он неожиданно для себя понял, что не чувствует того, что обычно чувствовал в таких случаях – вины и желания все исправить, чтобы родители были им довольны. Он не стал ничего ей рассказывать, вообще ничего.
В середине марта его выписали из больницы. В общаге он в первый же день столкнулся с Юркой Ешкиным. Это произошло на кухне, когда там никого не было, все сидели на парах в универе. Юрка подошел к нему и тихо сказал,
- Не надо было ерепениться, ничего бы и не было.
При этом никакого чувства вины на его круглой физиономии не наблюдалось. И Сашка сорвался. Коротко, без замаха, как учил брат, он с левой влепил ему в лицо. Второго удара сделать не успел – на кухню заглянул кто-то из девчонок и поднял визг. Это Сашку отрезвило. Юрка встал, вытирая кровь из разбитых губ и молча вышел. А Сашка как будто бы проснулся. Не то, что бы он ничего не помнил, нет, конечно. И память, и рассудок были в целости и сохранности. Но мозг, оберегая этот самый рассудок, сделал интересный финт, напрочь убрав из памяти эмоции, оставив только подернутые дымкой нечеткие картинки. Теперь же встряска в результате встречи с Юркой убрала этот защитный барьер, и на Сашку в одночасье обрушилось все – и яркие воспоминания, и сопутствующие им эмоции, которые рвали душу и сердце в клочья.
Он обвел взглядом пустую общаговскую кухню, отлепился от стены и, еле передвигая вдруг ставшие ватными, ноги , побрел в свою комнату. Его трясло мелкой противной дрожью. Там он разулся, снял куртку и, как был, в джинсах и свитере залез в койку под одеяло. Потом сунул голову под подушку, плотно подтянув под себя колени. К тому времени черти уже, похоже, хорошо разкочегарили котел в его личном аду.
Сашка слышал, как зашел Юрка и стал собирать свои вещи, они с ним жили в одной комнате. Лежал крепко зажмурившись и стиснув зубы. Все силы уходили на то, чтобы убрать из головы мерзкие картинки и хоть как-то спрятаться от того урагана не подвластных ему эмоций, которые грозились его просто убить. Господи, чего там только не было намешано. А про Юрку он запрещал себе думать, стараясь не замечать, как тот ходит по комнате и шумит, складывая в сумку шмотки. Было четкое понимание, что если тот сейчас скажет хоть слово, произойдет что-то страшное для обеих. Но, слава богу, Юрка молча и быстро собрался и ушел, оставив после себя тишину. Конечно, это была не полная тишина, город так или иначе врывался своим шумом и гамом в окно четвертого этажа. Лучше бы он молчал, этот чертов город. Может быть, тогда Сашка или провалился бы в спасительное забытье, или сошел с ума. А так, он вдруг отчетливо понял, что не может больше… не может.., не может…
Выбрался из-под одеяла, сел, оперевшись локтями на колени и, запустив руки в волосы на голове, тонко завыл. Он чувствовал, что надо что-то сделать, иначе сейчас рехнется. Расфокусированный блуждающий взгляд наткнулся на ноут , лежащий на столе рядом с кроватью. Звук разбившегося и сыпанувшего осколками Асуса ничерта не помог. Сашка схватил стол, за которым они раньше с Юркой занимались и на котором теперь сиротливо стояла забытая им чашка , и запустил его в ту же стену над Юркиной кроватью. Столик был небольшой, но хороший и не разбился, а остался лежать на койке вверх ножками. Сашка еще бы что-нибудь сломал или разбил, но тут его взгляд наткнулся на окно. Большое, залитое ярким мартовским солнцем, оно нестерпимо поманило к себе. И он пошел. Шаг, другой..Тонкая тюлевая занавеска легко пропускала теплые танцующие лучики, которые звали, приглашали, ослепляли.. Сейчас все закончится, сейчас… Как же будет хорошо, как хорошо… Под ногой что-то хрустнуло и он вдруг ощутил резкую боль в ступне. Удивленно посмотрел под ноги – оказалось, наступил на острый осколок разбитой чашки. В уши резко ворвались звуки машин и прочий городской шум. Еще холодный мартовский ветер влетел в почему-то распахнутое окно, обдавая холодом. Сашка резко дернулся, закрывая фрамугу, ошалевшими глазами оглядел учиненный им погром и ломанулся в дверь.
Он долго стоял в душевой под холодными струями воды, как был одетый и в носках и понемногу приходил в себя. Слава богу, что в общаге в это время народу мало и его никто не видит. Потом он переодевался, убирал в комнате и выносил на помойку разбитый вдрызг ноут, единственную ценную вещь, которая у него была.