Я опустился на землю, чувствуя, как силы окончательно меня оставляют. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Но я видел, как бегут шведы, как наши солдаты, еще минуту назад бывшие на краю могилы, теперь с победными криками гонят врага. Нарва устояла. Мы победили.
Оклемался я уже в какой-то наспех сколоченной лазаретной палатке. Голова перевязана, правая рука на лубке примотана. Рядом суетился полковой лекарь, от которого несло сивухой. Первое, что я увидел, разлепив глаза, — встревоженная физиономия Якова Вилимовича.
— Ну, слава Богу, очнулся, Петр Алексеевич! — он расплылся в широченной улыбке, и морщинки у глаз собрались в такие добрые лучики. — А то мы уж тут с лекарем целый консилиум собрали, как твою буйную голову на место прикручивать. Шучу, конечно. Говорит, жить будешь, и даже на своих двоих топать. Контузия знатная, да ключица треснула, но кости молодые — заживет как на собаке.
— Что со шведами? — прохрипел я, чувствуя, как во рту все пересохло, будто наждачкой протерли.
— Драпают, голубчик, драпают, аж пятки сверкают! — Брюс прямо-таки расцвел. — Гвардейцы их до самой реки гнали. Карлуша, говорят, еле-еле ноги унес. Победа, Петр Алексеевич! Чистая и безоговорочная! Нарва наша! И во многом благодаря тебе, твоему уму да твоей отваге. Государь уже в курсе, ждет не дождется тебя награждать.
Победа… Слово это отдавалось в гудящей голове каким-то странным, двояким чувством. Радость, конечно, была, куда ж без нее. Но какая-то она была приглушенная, будто подернутая дымкой усталости. Я вспомнил разрушенные улицы, пожарища, горы трупов — и наших, и шведских.
Через несколько дней, когда я уже мог кое-как ковылять с рукой на перевязи, мы с Брюсом пошли осматривать то, что осталось от Нарвы. Город лежал в руинах. От многих домов остались лишь черные, обгорелые остовы. Мостовые были перепаханы ядрами, завалены всяким хламом. В воздухе все еще стоял тяжелый запах гари и смерти. Солдаты разбирали завалы, хоронили убитых. Картина, скажу я вам, была та еще.
— Да уж, — вздохнул Яков Вилимович, глядя на этот разгром. — Потрепало нас знатно. Но главное — выстояли. Теперь отстраиваться будем.
Мы подошли к месту, куда стаскивали трофейное шведское оружие. Горы фузей, палашей, пик, несколько покореженных пушек. Солдаты копались в этой куче, сортируя добычу. Мое внимание привлекли несколько ящиков, стоявших чуть поодаль.
— А это что за невидаль? — спросил я у распоряжавшегося тут унтера.
— Да гранаты ихние, Ваше Благородие, — ответил тот. — Какие-то новые, хитрые. Не такие, как наши.
Я подошел поближе.
Это была чугунная граната, размером с хороший кулак, с глубокими насечками по всей поверхности — явно для того, чтобы на осколки лучше разлеталась. И запал. Вместо обычного фитиля, который надо было поджигать от тлеющего пальника, тут была какая-то хитрая трубка с колпачком, похожим на терочный. Я взял гранату в здоровую левую руку. Тяжелая, сделана на совесть. И что-то в ее конструкции показалось мне до боли знакомым.
Я начал лихорадочно копаться в памяти, вспоминая свои старые чертежи, наброски, которые делал еще на Охте, когда экспериментировал с ручными гранатами. Насечки для осколочного действия, терочный запал, чтобы не зависеть от погоды и пальника. Да это же мои идеи! Те, что были в той проклятой тетради, которую у меня сперли перед арестом!
Я взял еще одну гранату, потом еще. Конструкция была похожей, но с некоторыми отличиями, какими-то доработками, которые делали ее еще эффективнее и, похоже, безопаснее в обращении, чем мои первые сырые образцы. Шведы стырили мои идеи. Они их довели до ума, усовершенствовали и, судя по количеству этих гранат в ящиках, уже поставили на поток! Но как они смогли так быстро это повернуть? И почему их не использовали в бою? Косность мышления? По старинке хотели?
— Яков Вилимович… — я повернулся к Брюсу, и, видать, такой у меня был вид, что он сразу стал серьъезным. — Это… это очень нехорошо.
Я объяснил ему свои подозрения. Брюс, внимательно покрутив в руках трофейные гранаты, нахмурился еще больше.
— Ай да Карлуша, ай да сукин сын! Не мытьем, так катаньем норовит нас обставить, — он покачал головой.
Это открытие было отрезвляющим. Радость от победы тут же улетучилась. Стало ясно, что мы имеем дело с сильным и храбрым противником. Мы имеем дело с врагом, который не брезгует ничем, который активно использует шпионаж и способен быстро внедрять чужие технические новинки, да еще и улучшая их. Это была война мозгов, война технологий. И в этой войне мы, похоже, пока что играли в одни ворота по части защиты своих секретов.