На большом семейном празднике или камерной встрече самых близких родственников Дорино появление всегда было поздним. Обычно к этому времени большинство гостей уже собралось и неторопливо беседовало. Часть женщин энергично помогала на кухне. С появлением Доры тишина разлеталась вдребезги, мирные беседы гасли, становилось шумно и весело.
Входила она приблизительно так. Не снимая взъерошенной шубы или пальто с невероятной брошкой, почти в театральном гриме, с яркими рыжими крашеными волосами, собранными в довольно жидкий пучок, – в ушах огромные серьги-кольца, вокруг нее сразу распространялось облако французских духов – она ступала на коврик в прихожей, как на сцену, и, не снимая пальто, не здороваясь, громогласно заявляла: «Рая, как ты красишь губы?!» —…пауза.
Не ожидая ответа, позволяла снять с себя шубу. И, не продолжая предыдущую тему: «Ах, какая пагода!» – обращаясь к пробковому китайскому панно на стене. «Это Мариино панно. Осе… нравилась эта пагода!» И так далее.
Под шубой обнаруживалось невероятное платье с бантами или платок с огромными розами, а также каскады дешевой бижутерии, при том что она имела великолепные драгоценности, в том числе и бриллианты.
Она, естественно, не пропускала зеркало в прихожей, на ходу рассказывая последнюю театральную сплетню, решительно направлялась либо в гостиную, либо на кухню. Независимо от последовательности, успевала побывать и там, и там.
В гостиной сразу возникало бурное обсуждение «этого Агамерзавца»[5] или результата последнего футбольного матча между «Зенитом» и «Спартаком». Дора, страстная болельщица и знаток футбола, болела яростней мужчин.
Не менее экспрессивно развивалась тема очередных интриг в театре, последних новостей от Иосифа из Нью-Йорка, новой выставки импрессионистов в Эрмитаже или свежего самиздата. В этот ряд, впрочем, попадал рецепт пирога простого приготовления.
В разговоре ее могла остановить только философия и тема шахмат. Ни того ни другого она не любила. В остальном разбиралась великолепно, имела свое решительное, ни на чем не основанное, но часто верное суждение. Отстаивала свою точку зрения пристрастно, но, как правило, не желала углубляться в предмет надолго.
Далее Дора перемещалась на кухню… На кухне дело происходило так. Застолье в то время было делом святым и главным. Хозяйки целый день старались сделать стол к приходу гостей. Иногда не в одиночку, вдвоем, втроем, уставая от трудов, как на работе, готовили множество блюд.
За десять минут до предложения последовать к столу появлялась Дора. Окидывала кухню взглядом полководца и говорила замученным хозяйкам: «Я сейчас все украшу». За оставшиеся мгновенья она вставляла где листик петрушки, где раскладывала горошек или разрезала розочкой яйцо, располагая его в центре салата. «Ну, вот теперь все готово», – говорила она и с видом человека, сделавшего дело, шла в гостиную продолжить разговор или курить. Ее провожали взгляды выбившихся из сил хозяек. Если пытаться расшифровать такой взгляд, фраза звучала бы так: «Ну, это же Дора!»
Сестры курят
Дора, Мария и Рая курили папиросы «Беломор». В отличие от остальных, Дора это делала с театральным шиком, и на мундштуках ее окурков в пепельнице оставались самые яркие полосы красной помады.
Курение для них было важным делом. Во время праздника курили прямо за столом. В обычные дни отходили в какой-нибудь уголок к вытяжке или входной двери или направлялись на кухню.
За папиросой порой происходили самые главные разговоры. Ситуация располагала к наибольшей откровенности, глубине мысли и даже выражению чувств. Последнее обычно было им не свойственно.
Именно с папиросой в руке Мария могла позволить себе трагическую ноту в отношении своего будущего. Дора порой задумывалась и молчала. А Рая и вовсе уходила взглядом и мыслью куда-то так далеко… может быть, в юные счастливые годы.
Что стояло за этим: ощущение свободы эмансипированной женщины 20–30-х годов? Скорее, дорогая цена каждой краткосрочной передышки в их тягловой жизни, состоящей из войн и пятилеток, может быть, равная в стоимости куску хлеба.
Сестры кажутся сейчас сделанными из стали. Воля и долженствование, терпение и борьба за существование были смыслом или содержанием их жизни. Им так много приходилось выживать, что их женственность была не проявлена вовне или старательно скрыта (исключая Дору), тем более в стране, где не было секса. Мужская уверенность в движениях и поступках и женская потребность хранить семью. Быт был полем битвы, когда не было настоящих сражений. Воинское что-то оставалось в них, что-то блокадное. При этом они были истинно интеллигентны.