Однако настоящий перелом произошел с появлением в конце XVIII в. крупных прядильных мануфактур. На предприятии герцога Орлеанского, организованном в 1790 г., из четырехсот наемных рабочих 45 процентов составляли дети от пяти до шестнадцати лет и столько же — вдовы, не способные зарабатывать на жизнь иным путем.
Революция 1789 г. обязала предпринимателей заключать договоры с Министерством внутренних дел, которое отвечало за социальную помощь, но, как только Революция закончилась, необходимость в договорах отпала и использование детского труда стало повсеместным, а бывший жирондист Жан Батист Буайе-Фонфред через объявления предлагал отцам и матерям семейств, в которых было слишком много детей, препоручить тех из них, кому исполнилось восемь лет, его заботам, «дабы воспитать их в любви к труду». А как насчет их вознаграждения, ведь дети не получали зарплату и за них не платили налоги? «При условии что они заслужат наше расположение, — добавлял Буайе-Фонфред, — они будут получать дополнительно в течение трех лет специальность (слесаря, столяра, токаря)». Также к 1810 г. инженер Франсуа Антуан Жекер налаживает производство на игольной фабрике, где 225 из 250 рабочих — дети от четырех до двенадцати лет. Обследование, проведенное двадцатью годами позже, показывает, что 143 тысячи детей моложе шестнадцати лет составляли приблизительно 12 процентов общего числа рабочих, а больше всего их было в текстильной промышленности — 22 процента. В количественном отношении в Пруссии и Англии работало меньше детей, чем во Франции, но пропорционально их число в первых двух странах росло быстрее, чем в третьей.
Часто именно врачи — во Франции Персеваль, а затем Вилерме — будоражили общественное мнение, указывая на плохое здоровье этих детей. Их охотно поддерживали, в частности в Эльзасе, католические круги: последние клеймили производителей текстиля, которые являлись в основном протестантами. Широкомасштабное расследование Луи Вилерме, начатое в 1836 г., в некоторой степени повлияло на законы 1841 г., принятые вопреки тем, кто «во имя французской промышленности протестует против оскорблений, которыми она была осыпана». Позже экономист Фредерик Бастиа, писатели Виктор Гюго и Эжен Сю протестовали против методов по использованию детского труда. Впредь, согласно докладу Торговой палаты Мюлуза, их считали «взрослыми» с двенадцати лет и воздерживались от использования труда детей меньшего возраста. А в 1874 г. промышленник и монархист Амбруаз Жубер предложил законопроект, согласно которому на работу можно легально нанимать детей начиная с десятилетнего возраста. Речь шла о запрете детского труда по ночам для всех, кто моложе шестнадцати лет. В конце концов, для поступления на фабрику был установлен возраст в двенадцать лет, а также двенадцатичасовой рабочий день. В 1892 г. благодаря либералу Жюлю Симону возраст поступления на фабрику был увеличен до тринадцати лет, а рабочий день уменьшен до десяти часов, при этом возраст соответствовал возрасту, в котором дети завершали получение обязательного школьного образования… Пришлось ждать наступления 1936 г., когда возраст найма на работу увеличился до четырнадцати лет, а в 1967 г. — до шестнадцати.
Накануне войны 1914–1918 гг. настоящей проблемой для социального и школьного законодательства стал вопрос об уничтожении обычая передачи ремесла по наследству.
Но и здесь, как и в вопросе о женском труде, Республика столкнулась с сопротивлением части рабочего класса, поддерживаемого профсоюзами и партиями, а также с сопротивлением части семей. И в этих вопросах с такими же проблемами сталкивались Англия и Германия, причем эти две страны то опережали, то отставали от французского законодательства и от его применения в жизнь.
Если говорить о проблеме насилия, то, как показал историк Жорж Вигарелло, изнасилование женщин долгое время считалось простым актом насилия, подобно многим другим. При Старом порядке в иерархии преступлений насилие на большой дороге шло сразу же за оскорблением короля, так как оно представляло угрозу обществу и его безопасности. Посягательство на вещь могло повлечь за собой более тяжкое наказание, чем посягательство на личность. Изнасилование, за которым следовало убийство, конечно же, серьезно наказывалось, но возмездие за изнасилование как таковое в наказании было относительно. Моралисты того времени стремились отвлечься от того, что могло быть в нем жестокого, и стремились все урегулировать, учитывая положение жертв в обществе, и даже их молчание.
Не из-за новых ли чувств, появившихся в отношении детей, утвердилось одновременно чувство сострадания к жертве и даже — чувство оправдания виновных? С изобретением индивида, появившегося в законодательстве после Французской революции, жертва — женщина или ребенок — имеет право на внимательное отношение, что стало новацией, но вне семьи по-прежнему считали, что изнасилование взрослой женщины невозможно, если оно совершается одним мужчиной, так как все еще было принято считать, что женщина где-то согласна. Тогда как ребенок, напротив, воспринимался как настоящая жертва. Так, в XIX столетии в городских районах стали сильнее реагировать на сексуальные преступления против детей, и отношение к случаям изнасилования женщин также стало пересматриваться. Конечно, случалось, что суд выносил весьма несправедливые приговоры, а правосудие мало принимало во внимание смущение женщины, находившейся в подчиненном положении, что лишь усиливало жестокость. Тем не менее повышение роли детей в общественном сознании сыграло роль индикатора общественного развития как в вопросах труда, так и в изобличении насилия. При этом осознание свершившегося наступало раньше и было сильнее в случаях с детьми, как о том свидетельствует еще и сегодня реакция общества на акты педофилии, совершенные теми, на кого возложена забота о душе, — церковнослужителями и учителями.