Женщина, сложив руки на груди, упала на низкое сиденье. Доршак входил задумчивый.
– Я голодный как собака… и собаки тоже, должно быть, голодны, – сказал он ломаным русско-польским языком.
– Сейчас тебе дадут есть, – равнодушно ответила женщина и, повысив голос, крикнула:
– Татьяна!
Не скоро вкатилась толстая женщина в очень запущенном наряде и покрутила глазами.
– Есть! – крикнул Доршак, садясь за стол. – И света, живей.
Он разломил было уже печать и нетерпеливо пытался читать, но мрак не позволял; он бросил письмо на стол.
– Мечник человека с письмом прислал, – бормотал он, – что ему там в голову пришло, он всегда думает, что тут является паном. Ха! Ха!
– А кто же? – произнесла женщина.
Доршак рассмеялся и стукнул пальцем в грудь.
– Кто же, если не я! Кто тут шеей рискует столько лет, чтобы в этой дыре скрываться? Чёрта съест, если из моих рук её назад вырвет.
Женщина пожала плечами.
– Когда мне однажды даст эту весть, не выкурит меня так легко, – говорил, не обращая внимания, как бы себе, Доршак. – Если захочет, я вместе с письмом заплачу ему… но я не напрасно работал, чтобы другие пользовались. Где человек столько лет сидит и трудится, всё-таки должен выседеть себе собственность. Чего он от меня хочет… Женщина смотрела на говорящего, словно с сожалением, но ничего уже не говорила.
В это время женщина внесла свечу и поставила её на столе; Доршак схватил письмо, начал его читать, брови его стягивались, плюнул и бросил его снова на стол, начал ходить, потом взял письмо, дабы ещё раз прочитать, и повторно бросил его от себя, руки вложил в карманы, прохаживался хмурый.
– Но этого-то я не ожидал, – воскликнул он вдруг, останавливаясь перед женщиной, – ведь мечникова со всем двором едет в Гродек.
Он начал смеяться.
– Милостивый государь, забавная история! Баба-Ирод… Им кажется, что всех татар забрал с собой Кара Мустафа и что тут как у Бога за печью можно сидеть! Посмотрим…
– Но я их тут иметь не хочу, – добавил он, – и быстро выкурю, что даже охота у них заглядывать в моё хозяйство отпадёт.
Женщина слушала, молчащая, опёрлась на руку и посмотрела в окно, как если бы давно знала, что с ним ни серьёзно разговориться, ни образумить его не сумеет.
Чем дольше ходил и думал Доршак, тем казался сильней обуреваем возмущением и гневом. Его резкие движения и вся фигура утверждали, что он сдерживается только, дабы не взорваться.
Затем женщина принесла полотенце, большую миску и тарелку. Доршак поглядел только и бросился за стол, а собаки сидели с обеих сторон, смотряему в глаза. Прежде чем приступил к еде, он достал из шкафчика бутылку, выпил рюмку и поставил её перед собой. Как следствие волнения и напитка, лицо его раскраснелось. Он был страшным – женщина всякий раз, как на него смотрела, с отвращением отворачивала глаза…
– А ты ела? – спросил он женщину, обращая взгляд на неё.
– Я не голодна, – ответила она, – трудно было ждать целый день…
Она мгновенно прервала разговор.
– Сегодня на тебя снова твоя хандра, я вижу, напала? – спросил Доршак.
– Я сегодня такая, какой была вчера, – отпарировала она коротко.
– Человек притащится домой и не с кем рот раскрыть и поболтать по-дружески!
Женщина пожала плечами и промолчала. Доршак, словно дальше разговора вести не хотел, поднял голову к двери и позвал:
– Татьяна!
На пороге показалась женщина.
– Кумыса! – крикнул он.
– Татарина из себя сделали, – шепнула сидящая на подушках, – и не только к кумысу, но и к их обычаям привыкли.
Словно не слышал этого упрёка Доршак, сидел задумчивый. Женщина принесла высокий стакан с беловатым напитком, который он жадно осушил, вытер усы и только после ухода служанки начал как бы сам себе:
– А почему мне не быть татарином! Они имеют разум. Носятся в степи, в работе не нуждаются. Живут на свободе и мурзы их богаче нас… Разве мало они добычи набирают…
– И это жизнью вам кажется от зависти, такое языческое бродяжничество, – начала женщина.
– Что ты, баба, знаешь! Что ты понимаешь! – крикнул Доршак. – Сидела бы тихо. Меня будешь разуму учить, что плохо, а что хорошо? Я и без тебя знаю, совета спрашивать не буду.
– Вот это и беда, – вздохнула сидящая, – иначе бы жил, если меня бы слушал, и было бы благословение Божье в доме.
Доршак смеялся.
– Уж эти я литания знаю… в церковь с ними! В церковь! Я в этом не нуждаюсь.
Он окончил трапезу, несколько объедков бросил псам, которые из-за них друг с другом начали лаяться, ударил одного ногой и, отойдя на пару шагов, бросился на сиденье, но неподалёку от женщины. На низком столике стоял обшитый золотом мешок и длинный мундштук лежал при нём. Он надел его на трубку и начал курить, сложив ноги по-турецки.