Сохрани мне его, постового звенящей струны,
что щекою – в салат, а душою – в фельдмаршалы метит.
Где просторная правда в ковшике влаги живёт...
* * *
О, смородины куст, ты глазами воронежских девок
отворяешь пространство и смотришь с улыбкой на нас!
Нет неправых в саду, по ступенькам народных запевок
поднимается утро в свой пахнущий клевером час.
Уходи с ним и ты: над землёю легко и просторно,
только радуги-дуги, за ними – апостольский сад,
где улыбчивый Пётр набирает по осени воды
родников сокровенных, и их песнопению рад.
Кружит в небе орлица, широкие крылья – Писанье.
Ери, ижицы, яти – придуманный Вечностью код.
Разгадаешь его, и отпустит земное касанье,
и завяжется связь с семизначными небесами,
где просторная правда в ковшике влаги живёт.
Насельник зимний улетел, как птица...
* * *
У девок золотые горы – плечи,
с которых, как ладьи, плывут ладони,
и этот путь варягами отмечен,
как зимний, под домашнею звездою.
Цветут подушки васильками счастья,
на челобитной – крестики-расписки,
и от лучины тень бежит к распятью,
где Ангелу вручает страсти-иски.
Но лишь весна весло к ладье приладит
и плечи распрямит в льняной рубахе,
целительною песней о Царь-граде,
как плёткою, отгонит утро страхи.
Ушкуйничья свобода отзовётся
в пустых бутылках, как в органных трубах,
и мессой латинян со дна колодца
ударит прямо в сердце душегубу.
Шуршит утком некрашеным девица,
слёз – хватит на осенние засолы!
Насельник зимний улетел, как птица,
в края лихие, где живут монголы,
где горы высоки и дни речисты,
где доля не живая – ножевая,
где до утра звенит в реке монисто
княжны персидской, Стеньку призывая.
С весенним разливом
Дом отразился у края воды,
ржавою свищет петлёю.
Сом заплывает, оставив труды,
мама – расставшись с землёю.
Эта тревожная в мае река
руслом – в былом и далёком…
Куры клюют у крыльца облака,
ива в раздумье глубоком.
Солнце на миг подожжёт самовар
синим каким-то отливом,
чашку заполнит клубящийся пар
с запахом мяты и сливы.
Мама скрипит половицей с утра –
вешает платья сушиться.
«Ты не родился ещё?» – и за ней
плавают в воздухе лица.
Послевоенною мукой живёт
чаша отцовской заботы:
ночью строчит по врагу пулемёт,
в бой поднимая пехоту!
Словно солому, столетние пни
перегибают вдоль чащи
стёжки-дорожки, чтоб знали они
к жизни подход настоящий.
Так до обеда, а там гусаки
силою крепкой прищепки
держат в спокойствии русло реки,
пойму – на нужной отметке.
Берег, в кустах затонувший, года
в синих отёках и лени.
Завтра уйдёт от забора вода,
станут прозрачными тени.
Новый хозяин таёжный приют
тронет ключом, понимая:
это скворцы на деревьях поют
песню цветения в мае.
Колыма
На что похожа Колыма,
в осеннем воздухе летая,
как это делает святая?
Ответь, мой друг, себе сама.
Да, это сказка, и зимой
она опять побудет с нами,
чтобы весенними духами
наполнить воздух ледяной.
На что похожа Колыма?
На то, что мы с тобой представим,
на полку книжную поставим,
и пылью нашего ума
не затемним свой день воздушный…
На что похожа Колыма?
Послушай…
Август
Изобилие августа в складках пространства живёт,
созревает и катится солнечным яблоком в угол.
Ты сферичен, мой август, как дыня, арбуз и живот
у соседки Любаши, ветрам одиноким подруги.
Подросли и каркасы черёмух на локоть длины,
хоть совсем не видны из-за тучек зелёных и тени.
Мне приснилось сегодня, что красные мерить штаны
собираются рощи, как Маркса учение – Ленин.
Прорастает теория в звоне полночных цикад,
в муравьиной возне и в муаровых бликах растений.
Каждый дачник, я думаю, в мыслях берёт Петроград,