К слову, с двоюродными сёстрами у меня не такие хорошие отношения, как с Дилярой. Мы совершенно разные. Я уже упоминала, что нас воспитывали по-разному. Они мусульманки, от кончиков волос, а я другая. Им неверная.
Когда папа женился на моей маме, его семья с ним разругалась. И дело даже не в том, что мама была русской. Им не понравилось, что отец сам "обрусел": не стал склонять маму к исламу и проводить традиционный обряд брака – никях. Мои родители отмечали день свадьбы, скажем так, в европейских традициях. И это был выбор их обоих.
А потом, когда родилась я, и меня не стали обращать в ислам. Как и крестить. Родители решили, что я вырасту и сама сделаю выбор в пользу любой религии.
После смерти родителей дядя Аяз настаивал, чтобы я приняла ислам, но я отказалась. Так что наша свадьба с Эмином тоже была обычной – роспись в загсе, а потом ресторан.
Сестры этого не восприняли. Помню, как они возмущались, почему это я такая особенная. А дядя, хоть и сам был недоволен, но подобные разговоры своих дочерей тут же пресекал. Да, отвечал, Роза другая.
Но традиции я свято чту. Все. Так родители приучили. Дома с папой и мамой мы отмечали и Пасху, и Масленницу и Курбан-байрам. И все были счастливы. Наш дом был полон счастья и любви.
– Роза, – дядя Аяз спускается ко мне, Фидан и Чилек остаются на крыльце и недовольно переглядываются, – девочка моя, что-то случилось?
– Да, дядя, – киваю я.
– Пойдём, поговорим, – он подходит ближе, берет меня под локоть и ведёт по цветущеми саду. Мы доходим до садовых качелей и садимся.
– Почему ты с чемоданами? – спрашивает дядя.
– Потому что я... ушла из дома.
– Это как? – напрягается дядя.
– Это так. Эмин... – я отворачиваюсь, смотрю на клумбу с красными розами и, едва сдерживая слезы, заканчиваю: – Мне изменяет.
– Ты уверена? – спрашивает дядя, я киваю. – Ты сама это видела?
– Я слышала, дядя. Стояла в нашей гардеробной, пока Эмин в нашей спальне... Выйти не решилась. Не смогла...
– Так может это был не Эмин?
– Что, я голос собственного мужа не узнаю? – опять всхлипываю. – Они же не молчали. Разговаривали после... Девушку Машей зовут. Она блондинка, я потом их в окно видела...
Дядя Аяз привычно трогает бороду на своём подбородке. На меня не смотрит, его взгляд устремлен в сторону Диляры и Илкера в коляске. И рядом с ними все ещё стоят мои чемоданы.
– Шайтан, – вдруг выдаёт дядя, – шайтан его попутал. Все потому что ваш брак был заключён неправильно, не в традициях...
– Ты всерьёз думаешь, что традиционный никях смог бы остановить Эмина от измены? – мой голос дрогает, я чуть его не повышаю. Но сдерживаюсь, чтобы дядя не сердился. В его доме не положено, чтобы женщины повышали голос. И если мне придётся остаться здесь, я должна соблюдать правила чужого дома. И в первую очередь из-за уважения к старшему мужчине в семье.
Дядя переводит на меня сердитый взгляд:
– Да, Гюльбахар, я в этом уверен.
Гюльбахар...
Так иногда называл меня папа. В переводе означает "весенняя роза". И так звали бабушку отца. Она, как и я, родилась весной. И это именно она воспитывала папу и дядю Аяза...
Но папа произносил это слово ласково и нежно. А дядя меня так называл, словно ругая. Точнее напоминая мне про мои корни.
– Эмин меня предал. Измена в любой стране, в любой религии, остаётся изменой, дядя, – произношу я с бог знает откуда взявшейся смелостью.
И снова взгляд дяди становится сердитым. И меня это сильно беспокоит.
– И что ты хочешь? – спрашивает он.
– Я не знаю чего я хочу. Но знаю точно чего не хочу: видеть больше Эмина.
Дядя Аяз задумчиво хмурит густые брови.
– А я считаю, что вам нужно поговорить, – заявляет он серьёзно.
– О чем? – пищу я, чувствуя как слезы снова подступают. Я же ехала сюда, будучи уверенной: дядя меня поймёт. Пожалеет. Примет. А он...
– Обо всем, девочка моя, – он берет меня за руку. Жест вроде трепетный, но все же напряжённый. – Вам обоим надо выговориться, все обсудить, решить как вы будете жить дальше. Я уверен, Эмин поступил так в первый и в последний раз, и он сожалеет о том, что сделал. Но, знаешь, и ты ведь тоже кое в чем виновата. Видимо делала что-то не так, неправильно... И тебе давно пора рожать детей. Были бы они – ты была бы при деле. Как нормальная жена, иншаллах.
Мне безумно хочется возмутился всему услышанному.
Каждая фраза дяди бьёт, как наотмашь.
Внутри меня все буквально кипит, рвётся на ружу – и злость и слезы и обида.
Но я молчу. Потому что понимаю, что возмущаться бесполезно. Дядя меня не понял. И не поймёт.