— А его и не было! — обозлился до того вяло слушавший сын.
— Та що ж вы! Один казав, другой — перемовчав! — вмешалась со своего топчана бабушка.
— Не лезьте не в свое дело, — привычно одернула ее мать. — Главное, извиняйся. Отец, — она подошла к стоявшему у двери Леньке, — посоветовал бы то же самое!
— Всегда ты знаешь, что бы он посоветовал! — огрызнулся Ленька.
— Я — знаю, — с укором ответила мать. — Мы живем вместе двадцать лет. Извиняйся!
Ленька шел в школу. Ничего хорошего это посещение не обещало, и ноги сами замедляли шаг, приближаясь к калитке школьной ограды. Навстречу вылетел Витек Харламов и протянул руку.
— Поздравляю!
— С чем? — Леньке было не до шуток.
— Сейчас поймешь! — Витек обнял его за талию, потащил на школьное крыльцо.
Ребята наперебой совали ему свои пятерни. Он, недоумевая, спрашивал:
— Что случилось?
Объяснила девушка-очкарик, став на Ленькином пути в школьных дверях:
— Твой Берия оказался врагом народа!
В школьном коридоре Звонилкин со стремянки снимал обгоревший злополучный портрет, за которым жалко висела оплавленная розетка.
— Задержись, — приказал он Леньке сверху.
Спустившись, взял его под руку, отвел в сторону и негромко поинтересовался:
— А откуда ты узнал, что Берия вчера арестован?
Леньку ошарашил вопрос.
— Я этого не знал.
— Ты уверен? Может быть, ты слушал чужое радио? — не унимался учитель. — «Голос Америки»? Или Би-би-си?
— У нас дома нет приемника, — едва сдерживаясь, ответил парнишка.
Звонилкин не поверил.
— Сомнительно, — заключил он.
В пересечении коридоров казармы кипело гуляние.
выплясывала девица в красной кофте с оборками, но Руфка по кличке «Ляляка» не уступала ей:
Аккомпанировал на аккордеоне с демпферами чахоточный музыкант по кличке «Трухуночка», рядом с которым, не отпуская его ни на шаг, чтобы не увели, дежурила дородная жена.
Плясали и парни, пытаясь в этом ритме отбивать чечетку с оттяжкой и выкрикивать нескладухи.
Радостный Ленька продирался сквозь пляшущую и поющую толпу к подоконнику у кухни, на котором сидел Костя в окружении нескольких мрачных парней и неизменного Булки.
— Не нужно мастырить аттестат, — выпалил он, оказавшись рядом с Коноваловым. — Берию...
— Знаю. Шлепнули. Тебе фартит! В рубашке родился, — порадовался за парня Костя.
В коридоре заголосили еще сильней.
— С чего гуляют? — спросил Ленька.
— Малышка освободился. — Костя глядел стальными глазами поверх пляшущих на стриженую, в шрамах голову Малышки, возвышавшуюся над гульбищем.
— Тянул по Указу 47-го года. За хищение соцсобственности. Но — всего три года... — Он цокнул языком.
Малышка будто почувствовал, что о нем говорят, пригнувшись, нырнул в толпу и появился, огромный и рыхлый, перед Костей со стаканом водки в руке.
— Костя, выпьем за то, чтобы мы чаще гуляли и меньше сидели!
Малышка протянул ему стакан.
— Пока пей сам. И погуляй. — Коновалов не принял стакана.
Малышка помрачнел, заглотал водку, швырнул стакан на пол и ушел.
Осколки блестели на асфальтовом полу.
— Что это он? — не понял Ленька.
— Он, говорят, ссучился и заложил в колонии хорошего вора. Чтобы выйти до срока.
— Это... точно?
— Надо проверить, Леня.
— А как?
— У нас на это своя почта есть, — ласково объяснил Костя.
— И что будет, если заложил?
— Услышишь. Или узнаешь.
Веселье вдруг замолкло. Аккордеон еще звучал, но пляшущие, почуяв тревогу, перестали топтаться. По коридору прошел, вроде бы не замечая никого вокруг, участковый Гальян.
Возле Малышки он остановился.
— Что, твой? — указал пальцем Гальян в пацана, которого вернувшийся держал на руках.
— Мой! — Малышка погладил сына по русым волосикам.
— И мой! — за спиной участкового возникла запыхавшаяся и разопревшая от танцев Верка.
— Смотри-ка! — покачал головой участковый, словно не веря в то, что у Малышки может быть сын, да еще такой ладный крепыш. — А ты сам — почему здесь? Ты же подписку давал, что духу твоего здесь не будет!
— У меня здесь жена и сын! — встал с лавки бугай и навис над Гальяном, но того превосходство в росте и весе не смущало.
— Она, — Гальян дернул головой в сторону Верки, — тебе по закону не жена. Значит, и сын — не сын. По закону.
— Пропишите — сразу распишемся.
— Ага! — поддакнула из-за спины участкового Верка.
— Обождешь! Если я тебя здесь еще раз увижу — пеняй на себя. Тебя ведь по-хорошему предупреждали.
Гальян ушел. Аккордеонист зафокстротил, но никому не танцевалось, и Трухуночка смолк.
— Останется здесь, — сказал Костя вслед понуро бредущему по коридору Малышке, — будет искать пятый угол.
— Как это? — вырвалось у Леньки.
— Лучше не знать.
— А все же? — переждав, когда мимо пройдут возвращающиеся с гулянки, спросил парнишка.
— В комнате, в каждом углу, стоят четыре мусора и бьют сапогами и ремнями, а ты между ними мечешься, ищешь пятый — где не бьют.
По тому, как рассказывал Костя, было понятно, что он сам когда-то искал пятый угол, но Ленька все-таки не удержался, уточнил:
— А ты... искал... угол?
— Раньше — искал.
— А теперь?
— Теперь они меня трухают. — И, не дожидаясь нового Ленькиного вопроса, объяснил: — Каждому жить охота. Ментам — тоже.
Костя уже шагнул от подоконника, но виденное так зацепило Леньку, что он, совершенно осмелев, остановил его следующим вопросом:
— А почему здесь всех прописывают, а Малышку — нет? Ведь если он им кого-то заложил, то наоборот — нужно прописать.
Костя внимательно посмотрел на парнишку.
— Верно. Мне и самому понять охота, почему, Леня. Ой охота!
Малышку взяли ночью в комнате Верки. Едва она открыла на стук, Гальян сиганул к резиновым сапогам, которые стояли в головах у спящего на полу Малышки. Участковый запустил руку в голенища, затем вытряс сапоги и доложил пришедшим с ним «мусорам»:
— Оружия нет.
Сын Малышки проснулся и плакал. Верка выла:
— Что вы к нему привязались? Ну что?
Ее держали двое.
Малышка — груда рыхлого мяса — сидел на телогрейке, подобрав к животу татуированные ноги, и щурился на свет.
— Одевайся! — кричал Гальян. — Или помочь?
В заплеванной комнатенке отделения милиции Гальян выложил на стол лист серой шершавой бумаги и ткнул пальцем: здесь и здесь. Малышка, ждавший своей участи в окружении четырех милицейских, расписался.
— Проходи, — толкнули его в соседнюю комнату. Дверь захлопнулась, и тут же послышались глухой удар, крик, возня, крик, удар, вой, снова удары, всхлип, перешедший в стон, удар, еще, еще и еще...
А Гальян невозмутимо заполнял протокол, макая перо в чернильницу и сосредоточенно снимая соринку с кончика пера — чтоб писалось четче.
Мать колдовала у керосинки на кухне коммунальной квартиры. В коридоре прозвучали легкие шаги, и Ленька шустро прошмыгнул мимо раскрытой кухонной двери.
— Ты куда? — встрепенулась мать.
— Гулять! — отрезал сын уже с лестничной клетки.
— Опять до утра?! — крикнула вдогонку мать с порога кухни. Но ответа не последовало.
Соседки, занятые своей стряпней, никак не откликнулись на эту короткую перепалку.
Под козырьком Ленькиного подъезда, защищавшего от крупного, как плевки, дождя, Котыша и Сидор лениво играли в «пристеночек». Монетки, брошенные в плоскость закрытой двери, отскакивали и ложились на землю. Сидор, растопырив пятерню и уперев большой палец в свою монету, пытался дотянуться указательным до монеты соперника, что означало выигрыш.