Это было начало. За пнем сверху посыпались камни, полетели колоды, кувшины с порохом. Хотелось бросить все и, не оглядываясь, бежать отсюда в поле. Но Микола превозмог себя, не оглядываясь, не прислушиваясь к крикам и жалобным стонам. Не только топором, казалось, зубами бы вгрызся в дерево, чтобы быстрее одолеть его.
Внезапно что-то горячее обожгло левую руку от плеча до локтя. Микола посмотрел вверх и отпрыгнул в сторону. Он сделал это вовремя, так как сверху широкой струей лилась смола. От палисада вниз по откосу уже сбегали гайдамаки. Микола остановился в нерешительности, не зная, убегать или рубить дальше. Но тут в полудесятке саженей от него затрещал палисад, и несколько колод упало вниз. Микола заметил, как одна из них сбила кого-то с ног, придушила обожженным концом к земле. Двое гайдамаков, которые прижались спинами к палисаду, стояли рядом, испуганно рванулись вниз.
- Стойте, куда вы, человека придавило! – закричал Микола, сразу забыв и страх и
190
обожженную руку.
Один гайдамак продолжал бежать, другой повернулся, едва не поскользнувшись на склоне, и бросился назад. Микола приподнял топором колоду, гайдамак вытащил придавленного. Тот тихо застонал и махнул рукой:
- Бегите, хлопцы, побыстрей. Не стойте на месте. – Этот голос показался Миколе знакомым. Он наклонился, взглянул в потное, вымазанное сажей лицо гайдамака.
- Жила! – узнал Микола своего побратима.
Как ребенка схватил он его на руки и бросился по склону. Бежал с такой быстротой, что если бы поскользнулся, то, наверное, свернул бы шею и себе, и Жиле. Уже и гора осталась позади, а он никак не мог замедлить бег. В груди захватывало дух – казалось, будто легкие до краев наполнились воздухом и не могут его выжать. Стрельба продолжала звучать с прежней силой. Она, очевидно, и не стихала, а он только некоторое
время не слыхал ее. Мелькнула радостная мысль: “Жив, теперь не попадут, уже не достанут”.
Микола остановился. Тут было безопасно. Вокруг ходили гайдамаки, хмуро поглядывали на вал. Оттуда, как и после первых неудачных атак, долетало улюлюканье, свист. Максим положил Жилу на землю и присел возле него.
- Что у тебя болит, ноги как?
Жила пошевелил ногами.
- Помяло немного колодой. Ничего, пройдет.
Он перевел взгляд на вал, где хохотала шляхта, вытер запекшиеся губы и погрозил кулаком в сторону крепости.
- Смейтесь, чертовы ляхи, еще поплачете!
VII
Из-за леса выплыл месяц. Он на мгновение спрятался за небольшим продолговатым облачком, вынырнул снова, и снова исчез. Казалось, что он купается в пенистых волнах разбушевавшегося моря, а они пытаются захлестнуть его, спрятать в прозрачных глубинах. Но вот он в последний раз качнулся на месте, расплескал сизые тучки и залил, осветил все неживым светом: и сонный лес, и шумный гайдамацкий лагерь на опушке, и старенькую хату лесника на берегу сонной реки. Река засветила, заиграла бледной радугой, а возле островка за покосившейся мельницей старые вербы низко склонились над водой, спустив в нее свои длинные косы, заблестела таинственно, как бы угрожая скрытой под зеркальной поверхностью глубиной. Ближе, на самый берег, надвинулись кусты, словно пытались добросить до воды свои тени. Лес стоял молчаливый. Но вдруг ударил, рассыпался по лесу громкий звук – защелкал соловей. Даже тени, казалось, встрепенулись от этого внезапного пения. Соловей встряхнул тишину, разбудил ее громким эхом, и, отбившись от березняка, эхо пошло гулять по чаще. Соловей пел у самой хаты. Даже свет, падавший из окна на куст, не пугал его.
В хате за столом сидело четверо: Зализняк, Гонта, Жила и Василь Весневский.