- Куда? Доносить? Погуляй тут, пока не выеду.
- А это тебе, хлопче, - Максим вынул из кармана несколько талеров, протянул пареньку. – Ты как тут очутился?
- На заработки шел. Ночевал в корчме. Они пришли, вытащили шило и ремень и заставили играть… А ты… в самом деле Зализняк?
- Зализняк.
Испуганно дрожал в углу на тоненьких ножках шинкарь, подтягивая то правой, то левой рукой штаны. Настороженно поднялись казаки.
Максим хотел подтянуть кружку, но, заметив секретный взмах руки хорунжего, повернулся. Положил руку на саблю.
- Ну?
Ничего больше не сказал Зализняк. Но такой грозный был этот окрик, так суров взгляд, что хорунжий застыл на месте.
Зализняк выпил рассол, вытер ладонью усы и направился к двери.
- Дядьку, дядьку атамане, - сорвался с места хлопец. – И я с вами.
- Ты? Что ж, пойдем.
Они вышли на улицу.
- А на чем я поеду? – в отчаянии спросил хлопец, увидев возле крыльца атаманова коня: - Я же не угонюсь.
- Позади сядешь. Подожди. Это чьи кони возле сарая, надворников этих? Бери коня хорунжего.
- А если они догонят?
- Не догонят.
- А выскочат из хаты да стрельнут?
- Забоялся? Тогда не нужно ехать со мной.
Максим стал отвязывать коня.
- Стойте, дяденька, я придумал, как быть. Дверь подопру. - Он схватил под тыном дубинку и, засунув один конец между трухлявыми ступеньками крыльца, другой подставил под щеколду. – Теперь скоро не выскочат. – Ловко отвязал коня и помчался догонять Зализняка.
IX
Полтора дня копали колодец, и все напрасно. На глубине сорока саженей лопаты застучали о камень. Попробовали копать в одну сторону, в другую – всюду было то же самое. Крепкая гранитная скала загородила каменной грудью путь к воде. Копать в другом месте никто не согласился: сколько на это уйдет времени, а там, наверное, снова будет такая же скала. Шафранский мял в руках сухой песок, бранил мещан.
Опираясь на лопаты, те бросали хмурые взгляды на черную, похожую на звериную
195
пасть яму. Никто из них не думал трогаться с места. Теперь оставалось надеяться на помощь. Откуда ее ждать и когда она придет?
А развязка приближалась неминуемо и быстро Гайдамаки теперь не оставляли в покое крепость ни на минуту. Вот уже больше двадцати часов осажденные должны были вести огонь. Шафранский сам спускался в пороховые погреба и видел, что при такой стрельбе пороху и ядер хватит не больше, как на полдня. Пороховых погребов в замке было раз в десять меньше, чем винных. Землемер так и сказал губернатору.
- Если бы имели пороху столько, сколько вина, мы могли бы сидеть в осаде, хоть и до следующего праздника святого Яна.
Осажденных мучила жажда. Воды нигде не было, а мещане стали пить наливки и вино. Шафранский собственными глазами видел, как во время атаки со стены упали трое пьяных солдат. Пьяные валялись всюду – под заборами, возле деревьев, бродили из лавки в лавку, горланя срамные песни.
В городе все больше росла тревога. Уже отслужили несколько молебнов, дважды прошел крестный ход с чудотворной иконой. Никогда еще так искренне не воздевал руки, обращаясь к Богу, епископ, умоляя простить грехи. Отчаяние достигло предела утром
12-го июня, когда начался новый штурм.
Перед этим ночью к гайдамакам бежала часть солдат и все арестанты – кто-то убил часового и открыл двери кордегардии. Теперь гайдамаки уже несли с собой длинные лестницы, сделанные в лесу. Осажденные опрокидывали гайдамаков вместе с лестницами, сбивали камнями, обрабатывали кипящей смолой, но гайдамаки лезли и лезли на стены, цепляясь за каждый выступ, за каждую колодку в палисаде. Особенно часто гремели выстрелы на левой крайней башне восточной стены. Бой там длился почти час. На южной стене было еще хуже. В разгаре боя из-за домов выскочило с полсотни уманских крестьян с топорами и косами в руках, бросилось на помощь гайдамакам. Если бы не гусары, которых как раз вел на южную сторону Лепарт, гайдамаки непременно прорвались бы в город.
После боя Младанович, Шафранский и Лепарт собрались в губернаторском доме. Поручик нервно шагал по комнате, заложив обе руки в карманы мундира.