Буйная казацкая удаль горячей волной захлестнула Максима. Один раз в сознании сверкнуло, словно молния: “Нужно скакать к своим. Ведь бой еще не кончен…” Но мысль эта также быстро угасла: “Там Гонта. А я… быстро”.
Сабли со скрежетом скрестились в воздухе. Внизу, на лестнице, топтались гайдамаки, но вход им загораживала широкая спина атамана. Первый удар Шафранский отбил легко. Пытаясь загнать противника в дальний узкий угол, он перешел в наступление
и наносил короткие быстрые удары. Только Зализняк не отступал ни на шаг. Шафранскому сначала показалось, что ему вот-вот удается ударить противника в правое плечо. Он напрягал все силы, чаще сыпал удары, но всякий раз его сабля натыкалась на саблю Зализняка. Шафранский попробовал применить свой, выработанный им когда-то
201
давно хитрый прием. Выбрав момент, он будто нечаянно откинул руку с саблей вниз, к
самому полу, и поморщился. Противник должен был непременно воспользоваться удобным моментом, податься вперед. Тогда можно упасть на правое колено, уклоняясь от
удара, и молниеносно сделать глубокий выпад, попадая саблей, словно шпагой, в живот.
Но Зализняк не пошел на эту хитрость. Он не подался вперед, а замахнулся, чтобы ударить Шафранского по руке, и тот едва успел отдернуть руку. Землемер снова растерялся.
- Иезус – Мария, смилуйся надо мной, - чуть слышно шептал он синими губами.
Сделал еще одну попытку обмануть Зализняка. Близко от южной стороны, откуда два дня тому назад они с Младановичем и Лепартом наблюдали за приближением гайдамацкого войска, стояли стол и несколько стульев. Туда шаг за шагом стал отступать Шафранский. Поравнявшись со столом, он, что было силы, толкнул его ногой на Зализняка. А тот, очевидно, ждал этого и успел отскочить в сторону. Теперь Шафранский оказался прижатым к невысокому каменному барьеру. Видя, что ему не под силу отбивать сильные удары Зализняка, он в отчаянии огляделся в поисках спасения. В этот же миг Максим ловко рубанул его саблей по голове. Вытирая на ходу оббитые бархатом перила лестницы саблю, Максим выбежал на улицу. Вскочил на коня, поскакал к гельде. В ней уже хозяйничали гайдамаки. Гонта сидел под стенами лавки и вершил суд. Кинув поводья Орлику на шею, Зализняк взошел на крыльцо и сел рядом с Гонтой на перила.
- Губернатора поймали, - негромко сказал Гонта.
- Где он?
- Я просил его выдать бумаги и кассу – он отказал. Выкрикивал оскорбительные слова. Гайдамаков оскорблял. Убили его.
- Туда и дорога, - Максим вынул кисет и закурил. На его лице отразилась страшная усталость.
В последнее время, после известия о смерти Оксаны, он исхудал, почернел. Никто бы не сказал, что ему нет и тридцати – он выглядел пожилым человеком. Увеличилось число морщин, они солнечными лучами расходились по его лицу от уголков глаз, а под глазами легли широкие круги, и от этого казалось, будто они глубоко запали.
Максим ни с кем не говорил про смерть Оксаны, ни с кем не делился своим горем. Знал – ничто уже не сможет унять его боль, ничто, даже месть.
- Детей губернатора я велел отпустить… - начал снова Гонта, но Зализняк остановил его: