Таня повела плечами.
- Не знаю, может, и выйду.
- Я буду ждать! – крикнул Роман ей вдогонку. “Нет, сегодня я ей все скажу, что будет, то и будет”, - решил он.
Когда Роман вышел на улицу, он увидел стоящего возле псарни деда Студораки.
- Хотел я, Роман, с тобою об одном деле поговорить. Оно будто бы и не касается меня. – Дед позвал к себе Романа. – Про Таню хочу тебе сказать. Она хорошая девушка, сирота, крепостная. А ты, казак, вольный. Грех было бы ее обидеть. Я не знаю, что там между вами. Она бедовая дивчина, однако, и ты не промах. Знаешь, сколько уже девчат по приказу управляющего с рогаткой на шее в дегте и перьях по селу водили?
Роман почувствовал, как его бросало то в холод, то в жар. Было и приятно, что все думают, будто Таня близка ему, и вместе с тем оскорбительно, стыдно.
- Что вы, диду! Как могли такое подумать? Таня… правда, она нравится мне, но не очень, а так, немного…
- Я пока еще ничего и не думаю. Экономка намекала. Таня же будто дочка мне. Одна она меня старого жалеет… Ну, я пошел.
Студораки склонил голову и широко зашагал через двор. Роман поглядел ему вслед и тоже пошел в хату к своей сотне.
63
XII
Долго ждал Роман в этот вечер под грушею Таню. Одно за другим освещались в
панском доме окна, во дворе стихал гомон.
“Не придет”, - думал Роман, расхаживая вокруг груши. Вытоптанный на снегу круг становится все больше и больше. Роман напряженно вглядывался в темноту. Остановился и, прислонившись спиной к стволу, застыл. “Подожди же, будешь знать, как надо мной смеяться”, - грыз он рукавицу.
- Ты уже тут? А я думала, что не пришел.
Роман понял: удивление ее деланное. Но почему-то сказать об этом не мог.
- Давно жду. Я больше не могу так, и сегодня скажу. – Роман отломил от груши кусочек коры, стал ломать его на мелкие куски. – Помнишь, как мы стояли в четверг около погреба, и я сказал, что это я непросто ради шутки снял кольцо с твоей руки.
- Откуда же мне знать, для чего?
- Все, что я сказал тогда, правда.
Роман чувствовал - высказать “все прямо”, как думал, он снова не может, и все же продолжал говорить. Он говорил путано, далекими намеками, а Таня пожимала плечами, делала вид, будто не понимает. Подобные разговоры уже велись между ними не раз. Больше всего возмущало Романа то, что Таня держала себя с ним так же, как и с другими хлопцами. Он тоже старался показать, что равнодушен, заставляя себя при Тане шутить с другими девчатами - это плохо выходило. А когда оставался один, все больше думал о Тане. То представлялось ему, как, рискуя жизнью, он спасает ее от опасности, что будто бы умирал от ран и Таня, упав ему на грудь, горько плакала. А иногда приходили мысли проще, ближе: ему удалось раздобыть денег, и он выкупил ее у пана, и вот он ведет ее в родную хату и говорит родителям: “Вот моя жена”.
- Дед Студораки сказки рассказывает в застольной, - не дослушав до конца путаную речь Романа, отозвалась Таня.
- Значит, тебе интереснее слушать дедовы сказки?
- Нежели твои, - со смехом закончила Таня.
- Тогда… тогда нам не о чем говорить. Знаю, почему ты не хочешь меня слушать. Ты вообще такая.
- Какая?
- А такая, - Роман неуверенно щелкнул пальцами.
- Тогда мне тоже нечего говорить с тобой.
- И хорошо, я пойду.
Таня ничего не сказала. Только наклонила голову, глубоко надвинула на глаза платок.
- Я пошел.
Роман повернулся и медленно сделал шаг от груши, второй, третий. Он ждал, что Таня позовет, остановит его. Однако она не отзывалась. Роман шел, и ему казалось, вот-вот что-то оборвется в его груди. Превозмогая это ощущение и заставляя себя даже не
64
оглядываться, он ускорил шаг. Около забора снова замедлил шаги. “Вернуться? – И тут же
подумал: - Для чего – чтобы снова смеялась? Она рада, что я ушел”. Он перескочил через забор и почти побежал через двор.
… Всю ночь на псарне выли собаки. Где-то поблизости ходил волк. Разгневанный тем, что ему мешали спать, пан велел утром отвести на конюшню деда Студораки. Роман вместе с другими казаками в это время резал в амбаре овсяную солому на сечку. Когда ему сказали, что деда Студораки повели на конюшню, он кинул наземь ржавую косу и бросился туда. Один гайдук вытаскивал скамью, двое других держали старого псаря, хотя он и так не упирался. Сбоку, с коротенькой трубкой в зубах, стоял надутый есаул.