Но поздно. Изменение настроения хозяина только подтвердило догадку гостя — террористы есть и эксперт знает о них гораздо больше, чем говорит. Он ощущал себя в отличной форме и решил зайти иначе. Цель была близка.
— А я не верю. Логинов говорил что-то про Чечню, про Афган, а я не верю. Я там, в Афгане, людей видел. Им до Чечни дела — как до мяса свиньи. И Чечня, и Москва, и какой-нибудь Франкфурт-на-Майне им без надобности. Выдумки наших ястребов. И Логинов, твой европеец, хм, слухами «Голоса Европы» полнит. Ну, ещё по одной? А я в Чечне-то был. Я эту тему буду поднимать. Ага.
— А я точно знаю. Через Кавказ идут. Там легализацию проходят. На не туфтовых паспортах. А здесь уже отмываются окончательно. Точно знаю, — обиделся Балашов.
— ОБС. Одна бабушка сказала, — Кеглер уже знал, как взять интеллигента «тепленьким».
— Говорю тебе — точно. Точно, как слово Масуда. Оттуда получено, а здесь проверено. Кровью проверено.
— Кро-о-вью?
— Кровью. И дальше не лезь. Дальше не наши дела.
— Раз не хочешь — молчи. А у меня плёнки на руках. Они молчать не могут. Логинов уже даёт интервью. А ведь мы вместе были. Я не рыжий. У меня тоже чего рассказать-то есть. На тебя ссылаться не буду. Надо только успеть, пока лавина с горы не покатила.
Кеглер вышел от эксперта хмельной и счастливый. Жизнь собралась в тёплое сладкое целое, как чай, вылитый в блюдечко. Наклонись и пей, пока не остыл.
Он ещё долго не мог заснуть, вспоминал, как разволновался Балашов, как просил язык держать за зубами о пресловутых террористах Назари в Германии. Врёт, наверное, хитрец, цену набивает… Откуда, ну откуда ему, червю, знать…
Но для Паши Кеглера было не столь важно, врал ли Балашов, не врал ли… Он пообещал тому молчать, хотя точно знал, что расскажет.
— Дурной он, зачем Логинов его послал, что ему с ним? Порастерял Володя аристократизм на чужбине, — посетовала после ухода Кеглера Маша.
— Дурной.
— А ты что разболтался? То сидишь, как крот в норе, а тут на разговор потянуло.
— Предупредить хотел. А то с дурной головой полез бы. В тельняшке. Кеглер. Фамилия какая-то…
— Кеглер этот фартовый, ты мне поверь, скоро главным экспертом будет. А ты так и просидишь.
Балашов оглядел Машу, ненадолго задержал взгляд на её заострённом упрямом затылочке и устремил его дальше. Как будто тут Маши-птички уже не было, но его глаз еще способен был ее разглядеть.
— Я ещё о любви понял. Ее надо классифицировать в таблицу Менделеева. Любовь — это и психофизическая близость. Не так, как все думают, а как электрон с ядром в атоме.
— Ты это к чему, Балашов?
— Только близость к ядру у электронов разная бывает. Орбиты. Каждая орбита — свой квадрат в химической таблице элементов. Особое вещество любви. А мы их все в одну кучу, любовь и любовь.
— А я кто — электрон или ядро? Интересная у тебя теория.
— Не знаю. Может быть, для меня ты электрон, для тебя — я. Дуальность внутренней реальности. А может быть, мы — оба электроны, вокруг одного ядра вращаемся, а оно и есть «то самое».
— Что «то самое»?
— Не знаю пока что. То, что в материи отражает факт наличия нас с тобой как одного идеального целого.
— А с твоей бывшей, с Галей, у тебя другое — это самое идеальное целое?
— В том-то и дело. Может быть, две, три, сто любовей у меня. Весь вопрос в орбитах.
В Машиных глазах сверкнуло недоброе.
— Ладно. Про Галю ясно. А с Логиновым или с твоим Мироновым тоже? Как там у мужиков с мужиками?
Балашов задумался. Потом кивнул утвердительно:
— У каждого с каждым. С каждым. Только тут заряды могут быть разные. Химия иная. Оттого и называется «дружба».
— Нет, Игорёк, что-то в твоей теории не то, — скверно ухмыльнулась Маша, — а как, Балашов, в твоей виртуальной таблице может быть элемент твоей идеальной близости ну, к примеру, со Сталиным?
— Он умер. Тебе не сообщили?
— Хорошо. С Арафатом. С Каддафи. Или, чтобы тебе ближе стало, с террористами Назари?
Игорь отвлёкся от разглядывания обоев и странно посмотрел на подругу.
— Ты гений, хоть и злишься! А почему бы не с самим Назари? Этого мне не хватало! Вот это уже книга. Об одной очень сложной близости. О смысле новой войны. Ты гений, Маша. Не двадцатый век завершился, а двадцать первый век начался!