Я опустилась на скамеечку в ногах кровати: я открыла сумку, достала бумагу и доску.
А, поняла она. Так вот ты кто. Как же я сразу не догадалась.
Пламя свечей, горевших в покое, колебалось: светлее всего было над кроватью, где теперь лежала она, ее красивое, слегка заостренное лицо темнело на простынях, — курносый нос, изящный подбородок: старше меня лет на десять, а может, и на все двадцать: годы любовных утех утомили, опустошили ее глаза, я видела в них руины: и эта сумрачная печаль оставляла ее серьезной даже тогда, когда она старалась казаться совсем иной.
Я передвинула свечу, потом другую.
Как ты на меня смотришь! сказала она.
У меня на уме слово «красивая», отозвалась я.
Ну, а я то же самое думаю про тебя — «красивый», сказала она, и поверь мне — иметь такие мысли — не моя работа. Хотя довольно часто моя работа заключается в том, чтобы изображать, что я так думаю.
И слово «прекрасная», добавила я. А еще — «ужасающе прекрасная».
Она негромко рассмеялась, как бы одной половиной рта.
О, ты само совершенство, проговорила она. Ну же, давай, неужели ты не хочешь? Я бы хотела. Ты мне нравишься. И я тебе понравлюсь. Я милая. Я буду с тобой милой. Буду нежной. Я сильная. Я все тебе покажу. Я здесь самая лучшая, знаешь ли. За меня платят вдвое дороже, чем за остальных. И я стою этой платы. Именно поэтому твой друг выбрал меня. В подарок тебе. Я — подарок. Я — та, что стоит дороже всех в этом доме, я умею больше всех остальных — и на эту ночь я твоя.
Ложись, сказала я.
Хорошо, сказала она. Вот так? Да? Мне это снять? Завязки рукавов, распущенные, легли на ее живот.
Не шевелись, сказала я, потому что ее груди без одежды не имели идеальной округлости.
Так? спросила она.
Расслабься, сказала я. Не шевелись. Сможешь, чтобы и то, и другое одновременно?
Я уже сказала, что могу все, проговорила она. Глаза открыть или закрыть?
Как тебе угодно, сказала я.
Она удивилась, а потом улыбнулась.
Спасибо, произнесла она.
И закрыла глаза.
Когда я закончила, она уже крепко спала: ну и я тоже легла и уснула в кровати у ее ног, а когда проснулась, рассвет уже протискивался в щель между занавесками на окне.
Я слегка потрясла ее за плечо.
Она открыла глаза: встревожилась: бросилась искать что-то под подушками, за кроватью. То, что она искала, оказалось на месте: она с облегчением вздохнула, снова легла: огляделась и в недоумении уставилась на меня: потом вспомнила.
Я заснула? спросила она.
Ты устала, сказала я.
О, мы все тут в конце недели устаем, сказала она. Тебе хорошо спалось? спросила я.
Моя вежливость ее смутила: потом она рассмеялась и сказала: Да! Словно сама мысль о сне показалась ей чудесной и удивительной.
Я села на край кровати и спросила, как ее зовут.
Джиневрой, ответила она. Как ту королеву в сказке, слышала ее? Жена короля. Какие у тебя руки красивые, синьор…
Франческо, сказала я.
Я протянула ей лист бумаги: она зевнула, бросив лишь беглый взгляд на рисунок.
Ты у меня не первый такой, сказала она. Меня и раньше рисовали. Но такие, как ты… ну… Ты и сам довольно необычный. Такие, как ты любят рисовать больше, чем одного человека, разве нет? Людей в движении… Ой!
Она тоже села: она поднесла рисунок к полосе утреннего света, проникшей в покой.
Ой, снова сказала она. Но ты сделал меня такой… И при этом все равно… Ну… Очень…
Потом она спросила: можно я оставлю ее себе? Для себя, можно?
При одном условии, молвила я.
Так ты, наконец, позволишь мне?.. спросила она. Она отбросила одеяла и похлопала по кровати.
Я хочу, чтобы ты сказала ему, произнесла я. Моему другу. Что мы с тобой хорошо провели время.
Ты хочешь, чтобы я соврала твоему другу? спросила она.
Нет, сказала я. Ведь мы и в самом деле хорошо провели время. По крайней мере, я. И ты сама мне сказала, что хорошо выспалась.
Она недоверчиво взглянула на меня: потом снова на рисунок.
И это все, что ты хочешь за него? спросила она. Я кивнула.
Потом я оставила ее и нашла Барто в зале, которая при дневном свете, проникавшем в щель между ставнями, сильно отличалась от себя самой ночью — выглядела она несвежей, замызганной, в пятнах, на одной из стен виднелись следы огня: Барто сидел в обществе хозяйки заведения — такой старой женщины в лентах и рюшах я еще никогда не видела, сразу двое слуг наливали ей что-то в маленькую чашку: точнее, один наливал, а второй подносил чашку к ее губам: прежде чем уйти, Барто поцеловал ее белую старческую руку.