— А ты откуда это все знаешь? — моргаю я, безуспешно пытаясь отскрести челюсть от пола.
— Курсовую про Лорнелло когда-то писал. Я же в академии искусств учился, — сообщает Лукас. Не успеваю я задать новый вопрос, как он встает. — Пойду. В следующий раз принесу тебе еще смешных гравюр, чтобы перебить высокоинтеллектуальную атмосферу, которая тут повисла.
— Да, конечно, — растерянно откликаюсь я.
Захлопнув за Лукасом дверь, я понимаю, что жутко хотела бы, чтобы он остался.
Лукас отучился в академии искусств? Бывает же. Обычно родители, в детях которых просыпаются магические способности, спешат записать их в магическую академию. Обучение в ней бесплатно, да и образование это считается самым престижным.
В утренней газете мне на глаза попадается очередная статья про месье Ферера — короткая заметка, которая сообщала, что знаменитый дрессировщик берет под свой патронаж училище и обещает научить адептов обращаться с животными так, чтобы не причинять им вреда. Я бросила взгляд на Горги, которая пыталась, не выходя из клетки, дотянуться лапой до лежащего рядом инжира. Время от времени она раздраженно фыркала, откатывалась в угол, но затем снова приближалась к выходу.
Прищурившись, я вгляделась в фотографию месье Ферера. Снят он был, наверное, в конюшне, потому что рядом, положив голову ему на плечо, стоял пегас. Лицо дрессировщика было не разглядеть из-за плохого качества фотографии и того, что он, кажется, намного больше был озабочен тем, чтобы погладить пегаса, а не позированием.
Интересно будет на него взглянуть. Всего-то восемь месяцев осталось.
Глава 7
Лукас приходит каждый вечер. Мы вдвоем пытаемся договориться с Горги, и в конце концов она начинает осторожно выхватывать у меня из рук еду и даже дружелюбно, с какой-то особенной любовью, ворчать в процессе. Царапин на крыльях становится все меньше, а Горги начинает выглядеть все более спокойной. Лукас довольно улыбается, а я стараюсь не слишком откровенно на него пялиться.
Он оказывается совсем не таким, как я думала. Лукас смешливый, какой-то на удивление мирный, деликатный, и это совсем не вяжется с его любовью к оглушительно громкой музыке, которая до недавнего времени не давала мне спокойно жить. А еще в его голове спокойно уживаются цитаты из старинных стихов и ужасных нецензурных песен, которые, как я думала, слушают только пьяные или глухие.
В один из дней, когда мы пытаемся выманить Горги из клетки кусочком инжира, а та медлит, топчется на пороге, и я не выдерживаю:
— Лукас, это бесполезно! Она упрямая, как… как горгулья!
Лукас открывает рот, и тут Горги прорыкивает, медленно, как заевший механизм:
— Тихо. Девка. Не. Ори. — Каждое слово сопровождается движением лапы, взгляд горгульи прикован к инжиру, лежащему на столе.
— Лучше парня охмури, — хохочет Лукас. — Горги, я тебя обожаю, ты в курсе?
Горги ворчит, раскрывая крылья, улыбается зубастой пастью, а я хмурюсь. Лукас закатывает глаза:
— Боже, ну ты и темная. Это же «Старички из Вестфора». Неужели не слышала?
Мы в шутку препираемся, что уже давно стало привычным, потом слушаем ту песню, которую, как оказалось, процировала Горги (а цикачи-то были затейники). Ужасная музыка, просто ужасная. Когда Лукас уходит, в квартире снова становится слишком пусто.
***
Перед следующим визитом Лукаса я выставляю клетку с Горги на балкон.
Молюсь всем богам, чтобы горгулья, чей характер стал намного лучше за последнее время, дала нам спокойно провести время друг с другом, без ехидных комментариев, отпущенных в самый неподходящий момент.
Я принимаю душ, надеваю бирюзовое платье. Удачное, которое, я знаю, делает мои глаза выразительными, талию — тонкой, а грудь — намного более округлой. Платье для свиданий, в общем. Для особых свиданий. Платье, которое я надеваю, когда хочу мужчину соблазнить, я надеваю, ладно.
Ладони у меня почему-то потеют, когда я открываю Лукасу дверь. Он по-прежнему возвышается надо мной почти на две головы и по-прежнему презирает само понятие пиджака, но его улыбка такая мягкая и дружелюбная, а взгляд такой внимательный и спокойный, что мне уже становится плевать на стиль одежды. К тому же — я замечаю это, только когда Лукас шагает на свет, — на этот раз рубашка на нем надета новая, чистая и накрахмаленная, да и застегнута она на все пуговицы. Неужели Лукас наряжался? Для встречи со мной? Внутри что-то радостно трепыхается от этих мыслей.