факторов, или, как их принято называть, корней религии,
создающих возможность и необходимость
возникновения и дальнейшего воспроизводства религии. Нас будут
интересовать те из них, которые некогда приводили к
возникновению мифов в первобытном обществе. В этом
плане можно говорить о социальных и гносеологических
корнях возникновения религии и мифологии как части
религии.
Социальные корни — это отражение бессилия
человека перед силами природы. Бессилия, обусловленного
низким уровнем развития производительных сил.
Нужно помнить, что мы говорим о глубокой первобытности;
когда человек осваивал окружающий мир и когда ха*
рактерной чертой его взаимоотношений с природой был
не только низкий уровень производительных сил, но и
уровень знаний (или информации) о мире, о природе.
А там, где кончались эти чрезвычайно скудные знания,
начиналось опасное, грозящее бедами незнаемое.
Наличие этого огромного незнаемого — очень важный момент
в отношениях первобытных людей с природой. Именно
оно определяет тот материал, из которого
конструировались мифы, показывает их тематику.
Гносеологические корни — это факторы, связанные с
процессом познания, отличающимся сложностью и
специфичностью: в процессе познавательной деятельности
возможно фантастическое отражение действительности
в сознании человека, что и приводит к появлению
мифов. То есть гносеологические корни как бы отражают
процесс возникновения мифов. Гносеологические
факторы скрыты в сознании самого человека, обусловлены
особенностями этого сознания. Они создают возможность
возникновения фантастических представлений, но эта
возможность превращается в действительность лишь
при наличии социальных факторов, находящихся вне
человеческого сознания.
Причины низкого уровня знаний в далеком прошлом
вполне понятны и какого-то особого анализа не требуют.
А вот о гносеологических корнях стоит поговорить
подробнее. Дело в том, что гносеология, будучи разделом
философии, дает свои объяснения на философском, то
есть высоком, уровне обобщения, который не всегда
понятен неспециалисту. Но если спуститься на
предыдущий уровень обобщения фактов, на уровень конкретной
науки, в нашем случае — психологии, то окажется, что
процесс познания у человека сводится к различным
психическим актам и логическим действиям. И именно
психология позволяет лучше понять, как возникали в
сознании первобытного человека фантастические
представления о реальной действительности, как они развивались
и трансформировались в первобытные верования.
Поэтому можно говорить и о психологических корнях
возникновения религии. Конечно, реконструировать сознание
далеких предков нелегкое дело, но такие разделы
психологии, как психология личности, социальная психология
и зоопсихология, а также мифология (наука о мифах),
этнография и первобытная археология дают
возможность сделать это хотя бы частично. Попробуем
разобраться в психологических механизмах мифотворчества
и веры в миф, унаследованных от бесчисленных
поколений наших предков и, как будет показано ниже,
продолжающих действовать по сей день.
Первых исследователей «первобытных» племен,
ученых XVIII и XIX столетий, поражала характерная для
этих племен, но удивительная для европейца
особенность: представления, эмоции, поступки, само мышление
«примитивных» народностей во многом резко отличались
от образа мыслей и логики поведения цивилизованных
народов.
Сначала ученые пытались найти в мифах,
представлениях, в мировоззрении «первобытных» людей какую-
то систему, объяснявшую окружающий мир и его
происхождение, нечто подобное философским,
натурфилософским, научным и богословским системам античности,
Древнего Египта, Вавилонии, Индии, Китая. Однако
вскоре выяснилось, что «первобытные» представления
о мире никак не могли быть названы системой.
Наоборот, первое, что бросалось в глаза, — нелогичность,
противоречивость этих представлений, их необычность.
Один и тот же житель Андаманских островов в
разных случаях рассказывает совершенно разные мифы о
происхождении огня, о начале рода человеческого и
т. д. В одной из легенд индейцев Амазонки у ягуара
огонь похищают, в другой ягуар усыновляет мальчика
и велит ему отнести огонь людям, в третьей говорится о
том, что огонь упал с неба и только ягуар, единственный
из всего живого в мире, не любит огонь и боится его.
Противоречия здесь явные, но рассказчиков они не
смущают, более того, им даже в голову не приходит, что
здесь есть противоречия.
Неведомые раньше животные принимаются за
людей, невиданные прежде люди принимаются за живот-
пых. Бородатых европейцев племя гереро, живущее на
юго-западе Африки, приняло за львов; австралийские
аборигены посчитали первых вьючных животных за
жен белых людей, так как они тащили багаж мужчин.
Другое племя, впервые в жизни увидев всадников,
решило, что лошади — это матери седоков, раз они несут
их на своих спинах. А индейцы бороро, обитающие в
бассейне реки Амазонки, всерьез считают, что они и
красные попугаи — одно и то же, прекрасно понимая
при этом, что попугай и человек отличаются друг от
друга.
Характерная особенность мышления культурно
отсталых народов — эмоциональность, свойственная всем
членам коллектива, а не отдельным единицам, как это
имеет место в цивилизованном обществе. Эту
особенность отмечали многие этнографы, изучавшие
«первобытные» племена. Современный человек различает
понятия, вызываемые ими чувства (эмоции) и
поведение.
Мы не смешиваем логические представления с
нашими эмоциями, подавляем инстинктивные реакции, если
они возникают под влиянием чувств. В «первобытном»
сознании такого разделения нет: понятия слиты с
эмоциями, эмоции — с действием, поведением. Необычные
представления вызывают соответствующие эмоции, а
вслед за ними и необычные действия. Эмоции же,
вызываемые такими представлениями, —это чаще всего
ощущение неизбежности чего-либо, беспокойство, страх —
тот самый страх перед духами, о котором речь шла
выше.
«В районе Камеруна туземцы на моих глазах
разносили в щепы очень хорошую лодку, — писала Мэри
Кингсли, выпустившая в конце прошлого века
монографию о жизни народов Западной Экваториальной
Африки.— Я спросила, зачем они это делают. Мне
ответили, что лодка эта имела обыкновение отвязываться
ночью и плыть вниз по реке, где ее кто-нибудь
останавливал, чтобы привести обратно. За это хозяину лодки
приходилось платить либо козой, либо тремя клубнями
ямса. Иногда с этой лодкой случалось, что ее относило
в сторону и она срывала чужие сети. Тогда, конечно,
приходилось платить хозяину сетей. Вот почему
владелец этой лодки, чувствуя, что она его разорит, решил
рассчитаться с нею одним махом». Абориген Австралии
видит во сне, что он должен нанести себе серьезную
рану. Проснувшись, он делает это. Жителю
Ново-Гебридских островов снится, что его жилище должно быть
уничтожено. При пробуждении от тотчас сжигает свой
дом. Ив д'Эвре, один из первых европейцев, видевших
туземцев Южной Америки, с удивлением констатировал:
«Подравшиеся между собой люди по окончании драки
поджигали свои хижины; никто не имел права