Я взял со стола рисунок – Дорри, Фитч и какой-то мужчина, вероятно, отец мальчика, сидят на берегу озера. Дорри смотрела на меня так, будто я проник в ту часть ее мира, которую она не собиралась мне показывать.
– У нас почти не было времени. Муж – наверное, пора уже привыкать говорить «бывший муж» – все время твердил, что вот-вот достанет для Фитча новое легкое или новое сердце, шли месяцы. Не знаю… Я так от всего этого устала, Скип.
Дорри подошла к стеклянной перегородке, отделявшей нас от Фитча, и застыла на пороге его комнаты. Я прошел в кухню, налил ей бокал вина и с удивлением оглядел идеальный порядок в холодильнике: контейнеры с едой на неделю, помеченные ярлычками лекарства Фитча. Потом подошел к Дорри сзади и вручил бокал. Она разом осушила половину. А я стоял и гадал, в каком качестве больше всего ей нужен сейчас. Мы смотрели на мигающие огоньками приборы, на игрушечный прожектор, проецировавший на потолок звезды. Мальчик дышал сипло. Мы оба знали, что без лечения он протянет месяц, в лучшем случае два.
В четыре утра нас разбудил плач Фитча. Мальчик жаловался, что у него раскалывается голова и внутри все горит. Пока Дорри мыла руки и надевала маску и перчатки, его уже вырвало на кровать. А голова, по его словам, стала болеть еще сильнее.
– Может, я могу чем-то помочь? – предложил я.
– Нет, – ответила она. – Я сама им займусь. Уже позвонила медикам. Скоро придет дежурный доктор, подожди на улице.
Я сидел на крыльце и смотрел на пылающую огнями стрелу «Осириса» – этакая молния, приговор небес. Врач пришел, потом ушел. Я просидел на пороге несколько часов, пока Дорри не вышла и не сказала, что Фитч наконец успокоился.
– Теперь с ним все хорошо? – спросил я.
Дорри оглянулась на дом, не зная, как ответить. Крыльцо постепенно заливал солнечный свет, предвещая начало нового дня в «Городе смеха». Нас словно придавило тишиной – неким подобием гравитации, которое парк изо всех сил старался отрицать.
– Не думаю, что с ним когда-нибудь будет все хорошо, – наконец ответила она.
На следующий день у меня на попечении оказалась группа детей – маленькая Джейни, насмерть вцепившаяся в голую Барби, Женевьева, у которой не хватало переднего зуба, Фонг – пацан в поношенной кепке «Брюинз» и Мэдисон, который просто хотел поехать домой. Обычный день в «Городе смеха» – а значит, в рабочее время мне предстояло шутить и смеяться, потом помочь сотрудникам крематория очистить вагончики аттракциона и отправиться домой с чувством, что от меня осталась одна оболочка. По дороге домой я заскочил в «Оливковый сад», взял ужин для Дорри и мороженое для Фитча на случай, если он сможет его съесть. Я ждал своего заказа и прихлебывал пиво. Бармен заметила, что выгляжу я дерьмово.
– Дерьмовее, чем обычно, – уточнила она.
– Плохо спал, – буркнул я и не стал продолжать разговор.
Покопался в телефоне, пролистнул заставку с фотографией брата и впервые за несколько недель подумал, не позвонить ли родителям. Но что я мог им сказать? Вы были правы? Я без понятия, что мне теперь делать? По висевшему над стойкой телевизору шел репортаж о том, как люди и дикие животные бегут из района Сан-Франциско, а в Муир Вудс, древнем лесу, бушует пожар из-за беспрецедентной летней жары. Затем пошла реклама похоронного отеля, предлагавшего продолжительные прощальные церемонии. В обеденном зале, поставив на стол урну, ужинала пара. Официанты направились к сидевшему за столиком в углу пожилому мужчине и запели «С днем рождения».
Когда я пришел к Дорри, та, лежа с сыном в кровати, читала ему вслух один из моих комиксов. По ее красным глазам я понял, что крошечный организм Фитча снова засбоил. Дорри нарисовала на стене комнаты марсианский пейзаж – бесплодную красную равнину, вулканы на горизонте и марсоход НАСА на солнечных батареях.
– Можно с тобой поговорить? – спросила она. – Мороженое оставь тут.
Она поцеловала сына в лоб, и мы вместе вышли из дома. Уселись на качели на детской площадке и стали плавно раскачиваться над песчаной площадкой.
– Я дала ему двойную дозу прежнего лекарства. Скоро ему станет чуть получше. Но таблеток осталось совсем немного
– Что случилось? – спросил я.
Глядя на линии, которые наши ноги прочертили в песке, она взяла меня за руку.
– Я вот подумала. Может, отвезти его в парк, пока он еще может получать удовольствие от аттракционов?
Я смотрел на огни «Осириса» и думал о сотнях детей, которых отправил в заезд за этот год – наверное, хватило бы на целую школу. Некоторые просили посадить их вперед, чтобы лучше все видеть, когда поезд помчится вниз. Вскоре я перестал запоминать их имена, но, закрывая глаза, по-прежнему видел их лица. В каком-нибудь параллельном мире мы с Фитчем могли бы катиться в вагончике вместе, держаться за руки, орать на виражах, чувствовать, как ветер бьет в лицо и надувает наши рукава, а окружающий мир сливается в радужное пятно. Потом я посадил бы его себе на плечи, пошел в сувенирную лавку и купил все, что он захочет. И парк был бы другой. Например, «Диснейленд» или «Юниверсал», или «Шесть флагов» (нет, только не этот!) Домой к Дорри мы вернулись бы, еле волоча ноги (вдруг на том рисунке третьим все же был я?), и Фитч рассказал бы ей, на каких аттракционах мы катались и как он ничего не боялся, даже когда поезд делал мертвую петлю.