Какой же ты всё-таки!
Подушка сохранит пустые сны,
как первоклашка – стеклышки цветные;
царапины глухим глаголом «были»
годами заживать обречены...
Ксения Хохлова
Калерия Леонидовна, эффектная брюнетка в активном возрасте, который обычно за глаза определяют, как “баба ягодка опять”.
Женщина жила в собственном благоустроенном домике в укромном уголке тихого пригорода и ни в чём не нуждалась, кроме, разве что, общения… и любви.
После внезапной гибели супруга (такая досада – полез за квашеными огурчиками в благоустроенный погреб и задохнулся непонятно как накопившимся там углекислым газом, концентрация которого оказалась фатальной) прошло пять бесконечно долгих лет.
Безутешная вдова честно выдержала положенный после кончины любимого человека срок, в течение которого соблюдала строжайший траур и не заводила новых знакомств.
Средств на безбедную жизнь муж успел заработать достаточно: работать ей не приходилось, но одиночество и уединение угнетали.
Справиться с тоской и унынием не помогало ни игра на рояле (до замужества Калерия преподавала сольфеджио в музыкальной школе), ни усердный уход за дивным по красоте и обилию цветником, ни чтение книг.
Подруг у неё не было: муж не любил общество “легкомысленных вертихвосток”: он был персоной сановной, по причине чего общаться на службе приходилось много, отчего дома супруг любил уединение.
Калерия Леонидовна мужа любила, потому выполняла беспрекословно любые желания и прихоти, которых на самом деле было не так уж много. Идеальный порядок в доме, диетический завтрак при пробуждении, всегда безупречный гардероб, стопка новых сорочек, вкусный ужин, тишина в доме, когда работает с документами в кабинете, непременное романтическое свидание вечером пятницы. Вот, пожалуй, и всё.
В остальном Калерия Леонидовна была полностью свободна, причём абсолютно неограничена в средствах.
Оставшись одна, женщина была безутешна.
Поначалу она каждый день непременно посещала могилу мужа, подолгу с ним, если так можно выразиться, беседовала, поверяя гранитному надгробию с талантливо высеченным в нём портретом сокровенные мысли, заветные мечты и насущные проблемы, основной и главной из которых оставалось удручающее безмолвие и гнетущее одиночество.
Калерия даже не замечала, что драматический или полный страсти монолог, иногда с искренней слезой, воспринимает как полноценную беседу.
– Извини, Евгений Вениаминович, припозднилась сегодня. Гладила то самое платье, в котором ты называл меня ненаглядной, хотела тебя впечатлить, и надо же – электричество отключили… во всём посёлке. Ты же знаешь, я дама беспокойная, эмоциональная: разнервничалась, начала паниковать. Знаю же – ждёшь меня. Сейчас я тебя протру, мой хороший, угораздило же меня устроить могилку под берёзой! Мою обелиск, мою, а вороны и скворцы… зато тебе не скучно.
Калерия Леонидовна пускала слезу, присаживалась на скамеечку.
– Помнишь, Женечка, как мы последний раз в филармонию ходили? Погода в тот день была прескверная. Ты тогда в лужу нечаянно наступил, загляделся на целующуюся парочку, туфли и брюки обрызгал. Мы ещё к последнему звонку опоздали. Пришлось извиняться. Да… музыканты играли виртуозно, что и говорить, а настроения не было. Вот и у меня нынче… пришлось перемерить весь гардероб: с фонариком ничего толком не видно. Не могла же я тебе пойти в чём попало.
Женщина зажигала поминальную свечу в красном стеклянном подсвечнике, стелила перед погребальным холмиком коврик, вставала на колени и молилась. Как умела.
– Ты же меня так любил, так любил: потакал всем моим прихотям. А зря… не уберегла тебя. Прости ты меня, глупую! Лучше бы мне туда… вместо тебя.
Калерия снова принималась плакать.
– Нет-нет, не верь мне… не верь. Рано ещё к тебе. Погоди, не торопись, полежи пока один. Лучше скажи, никого ещё там не нашёл, а то может я напрасно беспокоюсь? Одиноко мне, горько. Отпустил бы ты меня, что ли. Тебе-то там хорошо, ни о чём думать не надо…
Съеденная машинально конфетка успокаивала, придавала бодрости.
– Вот… так я и говорю, набрала целый ворох тряпья, пошла на веранду. Сам знаешь, там свет от окошек и зеркало в половину стены. Какое платье ни одену – всё не то. Ты же меня молодой и счастливой помнишь, а я уже… постарела я, Женечка… седина появилась. Ты не подумай, я её аккуратно закрашиваю. Потом сумочку не могла подобрать…
Калерия Леонидовна доставала зеркальце.
– Ну вот, так и знала: помаду смазала. А я ещё думаю, чего это ты молчишь! Помнишь эту сумочку? Ты мне её из Франции привёз, потащил меня зачем-то на колесо обозрения. Знал же, что высоты до смерти боюсь, что истерика со мной может случиться. Сам виноват, что напилась до чёртиков в тот день в ресторане. Меня и сейчас, как вспомню, колотит. Вот, опять расстроилась. Я теперь алкоголь на дух не переношу, даже шампанское. А тебе принесла… коньячок вот, сигару кубинскую. Только мне не наливай.